— Потверже правь, настанет тишина, послушание, безопасная жизнь. А непокорных покорять надо.
— Их во сто раз больше, чем было у нас воинов.
Сотня хороших воинов всегда сильней тысячи мятежников.
— С мятежниками-то мы управлялись.
— Когда чужой народ молчит, а дань платит плохо, когда на своем месте своим трудом силы и сокровища копит, хоть он и молчит, а это опасней мятежа. Чужому народу не давай покоя. Дай ему поправиться, снова его обстриги. Постриг, — дай ему волю, дай покой, но глаз с него не спускай; поправится, опять обстриги, но помни: спешить — невыгодно, опоздать опасно. Вот так правь, тогда я тебя любить буду.
— Меня?
— Тебя! Твой отец опозорен. Перед всем народом. За дело! Ему уж не быть правителем. Ты у него старший. Ты берись. Тебя ставлю правителем всего царства Хулагу.
— Нет, дедушка!
— Что? — Тимур не рассердился, а удивился этому непослушанию. — Что?
— Я не могу.
— Почему это?
— А мой отец?
— Будет править городком, какой ты ему дашь.
— Нет, дедушка!
— А что?
— Если вы своего сына наказали за неповиновение, как же вы от меня требуете неповиновения отцу?
— Повелевай, как правитель своим амиром.
— Он мне отец! Как же я потребую повиновения от отца?
Тимур неожиданно закричал:
— Ты не сын бездельника, ты правитель царства Хулагу!
— Нет! — тихо попятился Абу-Бекр. — Нет, дедушка, он мне отец!
Тимур отшвырнул в угол книгу и отвернулся:
— Ступай отсюда.
«Мой внук! — думал Тимур. — А ему семья милее, чем весь мир. Вроде Халиля. Да Халиль смел, Халиль воин. А этому не надо целого царства, ни войск, ни славы, только семью! Умен, а глуп!»
За порогом Абу-Бекра встретил встревоженный Халиль-Султан:
— Я услышал, вас дедушка звал. Не случилось ли чего?
— Случилось, Халиль. Он хотел напялить на меня венец этого царства и чтоб наш отец служил мне.
— А вы?
— Что ты, Халиль? Разве можно?
— Не обижайтесь, брат, я не знал, что вы столь тверды.
Абу-Бекр улыбнулся.
Они подошли к тому окну, откуда вчера царицы смотрели казнь казнокрадов.
Светало.
Тела уже убрали с площади, но собаки, огромная свора, большие, ростом с ослов, сбежавшиеся со всего города, грызясь и ощетинившись, вылизывали кровь с камней.
Их визг и урчание разносились по всей площади.
Абу-Бекр спросил:
— Ты на это смотрел?
Халиль-Султан передернул плечами и перемолчал.
— А я отсиделся в саду. Ждал вестей там. К самому страшному был готов. Да и остальные… Ведь всех их знал, были там и милые люди.
— Попробовал бы я отсидеться, да заметил бы дедушка! Вы с отцом наших порядков не знаете.
— И слава богу! — от души ответил Абу-Бекр.
Халиль снова смолчал.
С тяжелым сердцем царевичи отошли от окна, и Халиль спросил:
— Что же теперь?..
— Отпрошусь к отцу. Мне не нужно ни воинской славы, ни власти над царствами. Будут книги, будет тишина, иногда охота, иногда песни и снова тишина.
— Разрешит ли вам дедушка, — он никому из нас еще не разрешал тишины.
— Да ты ее и не искал?
— Я? Нет. Ведь моя мать — монголка.
— К твоей матери я очень привязан.
— Да?
— Она во мне одобряла и растила любовь к тишине. Но когда отца она призывала к миру, отец впадал в неистовство, наперекор ей. Она поняла, что без нее он скорее успокоится, и уехала. Отец все сокрушал, когда узнал; хотел догнать ее, хотел вернуть. Потом затих, потом снова, пуще прежнего, зашумели пиры, охоты, — хотел забыться, а может быть, прятал страх перед дедушкой? Он предвидел неприятности, но не такую кару и не так скоро…
Халиль сказал:
— Мой дед Суфи был государем Хорезма, отбивал Ургенч от дедушки. Дедушка его убил. А я отбиваю города у других государей для дедушки.
— И моего деда он убил. Отца моей матери. А я не хочу никого убивать, ни покорять, ни завоевывать. Пусть каждый живет по-своему.
— Дедушка говорит: таджики — садовники, а не воины. Он предпочитает кочевников и походы… Я тоже.
— А я — в мать… садовник!
Из-за купола над гробницей пророка Хайдара блеснуло солнце.
Царевичи тихо шли, разговаривая, и казались совсем маленькими в огромных залах, где еще никого не было в этот час.
* * *
От Арзрума до Басры, от Шираза до Багдада базары содрогнулись, когда народ узнал, сколь легко теряют головы даже столь знатные и могущественные люди, как друзья и любимцы Мираншаха.
