Нет, он не прослезился, — он его скрутил, как барана, пока не очистил для сына этот хлев, а теперь томит сына, царевича, как грузинского харчевника, как азербайджанского рыбника!
Разве это отец?
Мираншах размышлял, то обижаясь на Тимура, то с испугом прощая отцу его заблуждение, но сердце ныло от страха, не переставая, мучительно, во все эти дни одиноких раздумий.
Это сердце внезапно остановилось, укатилось куда-то под ноги, увлекая за собой и Мираншаха, когда он услышал за дверью шаги, которые узнал бы из десятков тысяч других шагов: мимо двери прошел Тимур!
Тимур прошел через весь дворец, а с ним шел дворцовый есаул, неся скатанные трубочкой описи. Но описей Тимур еще не спрашивал, он прошел через весь дворец, до угловой башни, внутри которой был ход вниз, в казнохранилище.
У входа уже ждали начальник города Султании, назначенный Тимуром, и главный казначей владений Мираншаха.
Они спустились в подземелье, и Тимур потребовал у есаула:
— Опись!
— Вот она, великий государь.
— На ней ничего не написано!
— Нечего было писать, великий государь.
Главный казначей повалился к ногам повелителя.
Тимур при шатающемся свете внесенных светильников оглядывал эти крепкие подвалы, сложенные из огромных серых, кое-где заплесневелых глыб.
— Кто ж держит казну в этакой склизи?
— Да уж… Истинно, великий государь.
— Тут хорошо не для казны, а для казнокрадов!
С откровенным удовольствием есаул подтвердил:
— О, истинно, великий государь!
— Кто строил?
— Неизвестно, великий государь. Может быть, тысячу лет держится.
— Много здесь побывало всякого-такого… за этакое время! — сказал Тимур не без сожаления, что в те далекие времена ему не довелось побывать здесь.
Своды, своды… Тяжело нависая, своды удалялись в непроглядный мрак.
— Пойдемте! — позвал Тимур.
— Там ничего нет, великий государь!
— Несите светильники!
И они пошли, углубляясь под эти своды, где шаги их сливались в одну тяжкую, грозную, гулкую поступь.
— Оно будто спускается? — спросил Тимур.
— Сказывали, в давние времена оно уходило под дно моря, выходило наверх в Баку.
Спутникам Тимура было страшно. Об этом подземелье ходили разные предания: сюда заточали узников, и потом от них не находили ни костей, ни клока одежды. Говорили, что брошенный сюда персидский царевич вдруг объявился в Шемахе, а когда его спросили, как он прорвался через ряды врагов, он ответил: «Между Баку и Шемахой никаких врагов нет». — «А разве вы не из Султании?» — «Нет, я из Баку!» — ответил царевич. Сказывают, это было сотни лет назад, но легенды эти жили среди жителей Султании. Другие рассказывали, что в глубине подземелья живет дьявол и заточенных сюда он глотает вместе с одеждой и костями. А теперь все шли при слабом замирающем свете, удивляясь, что пламя как бы прилегает к светильникам, словно кто-то дует на него и вот-вот затушит. Все робели, у всех было тяжело на сердце: «Жаль, что повелитель не знал всяких здешних басен, иначе он не шел бы так решительно дальше и дальше по этому проклятому подвалу!»
Но вдруг Тимур, не оглядываясь, сказал:
— Видно, и казну дьявол сожрал вместе с костями и тряпками!
В одном месте что-то звякнуло под ногой Тимура. Он велел поднять. Это был узкий кинжал без рукоятки.
Тимур провел клинок между пальцами и уверенно сказал:
— Арабский. Из Дамаска.
И снова пошел.
Наконец их дорогу преградила вода. Как они ни протягивали трещавшие, погасавшие светильники, ничего не могли разглядеть, — дальше стояла рыжая мертвая гладь воды, и во мраке казалось, что и своды в глубине сомкнулись.
Тимур долго смотрел, каким странным медным отливом отвечает вода на пламень светильников. Гладь воды была неподвижна, и если и лежало что-нибудь под этой водой, то где-то глубоко, навеки затаено или заколдовано там.
Все продрогли. Один лишь Тимур не замечал сырого, промозглого холода этих стен. Он повернулся и пошел назад, будто с сожалением, будто ему тяжело было расставаться с этим зловещим местом.
— Так вот… Здесь и хранили казну?
— Здесь, государь.
— А из этой воды не было к ней доступа?
— Я велю осмотреть воду, если надо. Перейти ее, высмотреть, откуда она, глубока ли… — сказал есаул.
