Фома подстрелил для них двух вепрей, а Ус солил мясо и коптил окорока своими золотыми руками. Христос с кузнецом свалили десятка два отборных лип, привезли их на хутор и свободным костром, чтобы солнце не доставало, сложили под навесом. Года через два будет у резчика запас сухого, непотрескавшегося дерева на всю жизнь. А Иуда пошёл куда-то, поговорил с кем-то и привёз два воза уже готового, дозревшего дерева, той же липы и груши. Работай зимой, сколько руки выдержат.
Начинало осенеть. Молодые и Марко умоляли либо оставаться до весны, либо идти сейчас же, ведь не в берлоге же с медведями жить, надо же иметь крышу над головой, запас мяса и всё такое.
Христос, однако, только отмахивался. Во-первых, есть тройная доля денег, закопанная ими отдельно от остальных (вот бы знали). Тех денег, что добыли, обобрав сокровищницы в Новогрудке (не отдавать же рясникам?). Во-вторых, он обещает всем хату. Большую просторную хату в пуще, где они будут жить и ждать. Обещает хату и всё необходимое для жизни, пока не взойдёт первое жниво на новых полях. Все знали: он не лжёт.
…В тот день, подготовив всё для посева, сидели они все вместе у могилок. Крыша часовни чуть просела, склонившийся деревянный куполок словно кланялся речушке под горой, спокойным безымянным могилам, прозрачному осеннему воздуху и далёким деревьям, пылавшим на взгорках.
Это была хорошая, настоящая жизнь! И потому, что вскоре они должны были оставить здесь троих людей и, возможно, никогда больше не увидеть их, в сердцах горела грустная любовь к ним, ко всем друзьям, сидящим здесь, ко всем на свете добрым людям.
Христос тискал в ладони комок земли:
– Они правильно сделали, что ушли. Сеять действительно давно пора.
Кудрявился вокруг часовни солнечный шиповник, расшитый лакированными оранжевыми и красными ягодами. Солнце прошло зенит и начинало клониться к закату.
– Эх, – вздохнул Фома. – Вот поработаем славно, сядем ночью вечерять. Под яблонькой, под звёздами… Тут бы самый смак выпить… И корчма недалеко… Выпить да яблочком, прямо с ветки, закусить.
– Ишь, ласунчик, – сказал Христос. – Ишь, малимончик. Сахар губа чует. А вот я вас спрошу, пока деньги не выкопаем, на какие доходы вы, благородный рыцарь, выпивать будете? Как один друг говорил: «В водке лик свой искупав, Фома-шляхтич задремал».
– Сам знаю, – грустно отозвался Фома. – А хорошо было бы – задремать не задремать, а хоть бы лицом ткнуться.
– Ну, – встрял Иуда. – Так в чём, я спрашиваю, закавыка?
– Деньги, – ответил Христос. – Не понимаешь?
– Вуй, дурные головы, – воскликнул Иуда. – И не знают ничего! А тридцать сребреников, что я у Матфея отобрал?
– Неужто отобрал? – ахнул Вестун.
– А то, – приосанился Иуда. – Тогда, когда вы меня из лодки вынимали. Помните, отстал я?
Ус и Клеоник с Марком весело расхохотались. В стороне, обнявшись, смеялись Фаустина с Анеей.
– И по-моему, нечего нам думать. И по-моему, Христос, нам с тобою сейчас самое дело их разом пропить.
– А я? – спросил Фома.
– Ну и тебе немного дадим, – посулил Иуда. – Всем немного дадим. Разве я сказал, что мы не дадим?
Христос, смеясь, взял две почти полуведёрные баклаги и оплетённую лозой сулею. Подал их Иуде.
– Тогда лупи. – Он взглянул на солнце. – Ещё успеешь. Это и вправду самый неожиданный конец истории: пропить разом тридцать сребреников.
Подхватив баклаги и бутыль, долговязый Иуда, как журавль, лупанул по пашне.
…Ус надел на шею Юрасю сеялку.
– Иди первым, – предложил он.
Христос, смеясь, проводил Иуду глазами. Потом перешагнул через поваленное трухлявое распятие и встал на меже пашни.
Приладился, пошёл, работая одной рукой. Равномерно, со свистом, в такт шагам правой ноги, разлеталось зерно. И Ус подумал, что на том месте, где так работают, обязательно взойдут ранние, сине-зелёные, а с самого начала красноватые всходы.
Христос оглянулся. За ним шли, половиной журавлиного клина, остальные. Фома сеял двумя руками и показал Христу язык: «Знай шляхту!».
И тогда Христос примерился и тоже начал работать двумя. Широко, ровно ложилось в борозду зерно.
Иуда уже скрылся. Неопалимые купины деревьев стояли на взгорках. Тосковал вокруг часовни шиповник. А сеятели поднимались на вершину круглого пригорка, как на вершину земного шара. И первым шёл навстречу низкому солнцу Христос, мерно размахивая руками. И, готовое к новой жизни, падало зерно в тёплую, мягкую землю.
