Усиленная проповедь «любви» обвораживает верующих, создает у них впечатление, что христианство действительно способно смягчить нравы людей, воспитать у них возвышенные, благородные чувства по отношению друг к другу, а тем самым победить в мире зло, изменить даже сам характер общественной жизни и привести к построению «царства божия на земле». Для миллионов верующих на нашей планете христианское человеколюбие представляется высшей формой гуманизма, высшей формой проявления любви к человеку.
Попытаемся повнимательнее присмотреться к христианскому учению о «всеобщей любви» и сопоставим его с марксистско-ленинским пониманием гуманизма.
Человеколюбие или боголюбие?
В Евангелии от Матфея рассказывается, что на вопрос о том, какая наибольшая заповедь в законе, т. е. в Ветхом завете, Христос ответил: «…возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мат. 22, 37–40)[5]. Уже из этих изречений видно, что христианство требует прежде всего любви к богу. Его следует любить «всем сердцем», «всею душею», «всем разумением», а ближнего только в меру любви самого себя. Правда, в Новом завете содержится и другое изречение: «Кто говорит „я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец… И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (1 Иоан. 4, 20–21). Ссылаясь на него, христианские богословы стремятся обосновать мысль о том, что будто «любовь к Богу и любовь к человеку — одна заповедь, это лишь две стороны одного и того же предмета»[6]. Доказательство развертывается во внешне довольно стройную систему. Мол, все люди — дети одного отца, т. е. бога. Он — творец, люди — его творение. Кто любит родившего, тот любит и рожденного от него, как сын должен любить не только родителей, но и других детей их — братьев и сестер своих. «В ближних мы любим Бога, а в Боге — ближних. Здесь-то и скрывается идея истинной гуманности»[7], — писал М. Олесницкий, один из ведущих православных авторитетов в дореволюционный период, работы которого и сейчас высоко ценятся в Русской православной церкви.
Человек — не просто творение бога, учит христианство, он — его образ и подобие. Поэтому любовь к богу и к его образу в каждом человеке совпадают. «Поскольку каждый человек является действительно видимым образом невидимого Бога и братом Христа, — говорится в итоговом документе третьего синода епископов католической церкви, — христианин в каждом человеке находит самого Бога и Его абсолютное требование справедливости и любви»[8]. Архиепископ Русской православной церкви Николай разъясняет: «Любить надлежит человека прежде всего потому, что любить его повелевает сам Господь Бог, его Творец. Любить, далее, надлежит потому, что человек — „образ Божий“, отблеск Божества; что все, что в нем есть, — его существо, его психофизиологическая структура, его разум, способности, таланты, творческие потенции — все это обожествлено»[9].
При внимательном чтении богословских положений легко заметить, что сама необходимость любви к человеку в религии обосновывается не человеческими мотивами, фактом принадлежности к человеческому роду, к определенному классу, нации, неразрывностью его связи с обществом, а его мистической принадлежностью к числу «детей божьих». Непременным условием любви к человеку религия объявляет любовь к богу. Человека следует любить только потому, что он запечатлел в себе «образ божий» и что так повелевает «сам господь». Любовь же к людям как таковым, любовь сама по себе, если она не преломлена сквозь призму любви к сверхъестественному существу, христианством всячески умаляется.
В недавнем прошлом, когда церковь пользовалась преобладающим влиянием в духовной жизни общества и не считала нужным набрасывать на свои нравственные принципы более привлекательные одежды, она высказывала эту антигуманную мысль с предельной откровенностью. В католическом катехизисе, изданном в начале нашего века, но имеющем хождение среди верующих Белоруссии и в настоящее время, говорится: «Разрешается (?!) также любовь для тварей (т. е. всех живых существ. —
