Дома мы успели ополоснуться. Я надел школьную форму, дед облачился в единственный свой костюм. Хочешь, не хочешь - надо! Чувство долга - это то, что разительно отличает этих людей от моих необязательных современников.
У раскрытой настежь калитки курили степенные мужики. Гроб стоял в доме. В те годы было не принято выселять покойных на улицу, под навес. У изголовья стояла икона, горела свеча. Пацанчик как будто спал. Был он причесан по взрослому: льняные послушные волосы обнажали высокий лоб. В скорбно поджатых губах застыло смирение. Дед положил на блюдце бумажный рубль, и мы вышли во двор. Там меня тут же перехватил Витя Григорьев. На правах завсегдатая, рассказал о текущем состоянии дел:
- Оркестра не будет, "чтоб не тревожить". С утра приходил поп из недавно построенной церкви, но его прогнали взашей.
Одна из гримас времени - воинствующий атеизм. Икону поставили, а попа нафик не надо! Со служителями культа в те годы обходились сурово, но все же, по-божески. Единственного нашего батюшку зарежут во время службы, в самый разгар демократии. Кто-то из блатных наркоманов, проиграет его в карты.
Ждать оставалось недолго. Уже подошла грузовая машина с опущенным задним бортом. Во дворе засуетился распорядитель - человек, лучше других умевший соединить традиции христианства с социалистическим реализмом. В данном случае это был дядя Эдик-мотоциклист. Всем присутствующим раздали носовые платки, а причастным к выносу тела, дополнительно повязали на предплечья левой руки, белые полотенца. Нам с Витьком выдали по венку, и мы встали в живом коридоре, на пути от калитки к машине. Кузов уже был застелен домотканой ковровой дорожкой, вдоль бортов установлены две широких скамьи. Это для близких родственников и ветхих старушек, которых не держат ноги. Все остальные пойдут пешком.
Первым мимо нас пронесли металлический памятник, с наброшенным на звезду, вафельным полотенцем. Потом проплыла крышка, оббитая красным шелком, а следом за ней - покойник в своем гробике. Естественно, ногами вперед. Атеизм атеизмом, а мало ли что? До мостика, за которым живет Витька, его несли на руках. Оркестра действительно не было. Не бередила душу мелодия, на которую ложатся слова: "Ту сто четыре - самый быстрый са-молет..."
Все пять километров машина медленно ехала по дороге, а траурная процессия шла пешком вдоль обочин. Пацана схоронили в дальнем конце кладбища, которое уже подпирали новые жилые постройки. Там же, где в прошлый раз.
На поминальном обеде мы с Витькой сидели рядом. Помимо кутьи, был бабушкин борщ со сметаной, картошка "толчёнка" с мясом, домашняя лапша с курицей, булочка и компот. Прощаясь, я отдал ему свой узелок с конфетами.
Глава 12. Новые старые горизонты
Так и канул в небытие юбилейный десятый день, прожитый мной в этом благословенном времени. В думах о собственной смерти, я успел пережить уже двух человек. На подходе был третий. Дядьку Ваньку Погребняка забрали из больницы домой. Он весь исхудал, заговаривался, не узнавал соседей. Тетя Зоя кормила его с ложечки. Десять дней. Как они отразятся в памяти того, кто придет после меня, и отразятся ли вообще? Спросит, к примеру, дядя Петро: "Что ты там, парень, за схему оставил в вагончике?", а он - ни уха, ни рыла. Я ведь не помнил, как утром ходил в магазин за молоком, в день моего появления в этом времени?
Я присел на скамейку возле дома, где жил Сашка Жохарь и задумался. Да, был в этом моменте скрытый подвох. То, что со мною произошло, мало похоже на рокировку. Честно сказать, оно вообще ни на что не похоже. Складывается впечатление, что кто-то большой, сильный и всемогущий, отмотал назад колесо времени и отбросил меня назад, забыв при этом стереть память о будущем.
К этой мысли я приходил не раз и не два. Но каждый раз отметал, как нечто, не стоящего внимания. Слишком много ляпов и нестыковок содержала в себе местная теория попаданства, чтобы принять ее за рабочую версию. То, что я не помню момент своей физической смерти, нивелировало все остальные выкладки. Ведь так не должно быть.
А как? - поднялся со дна души ехидный вопрос. - Как оно должно быть?
