Я закончил рисунок, когда началась передача "Проблемы сельскохозяйственного производства" и, уже выходя из комнаты, остановился. Диктор, в какой-то связи, упомянул имя Валентины Гагановой. Вот помню, что была такая ткачиха, или прядильщица, что выступила с почином, а в чем его суть, из памяти улетучилось. Ну, еще бы! Столько годочков прошло!
Интересно, - подумалось мне, - как сложилась ее судьба в новые времена, когда в каждой деревне качало права свое общество потребителей и нигде не осталось ни одного общества созидателей, даже кружка "Умелые руки"? Или не дожила? Ведь все, чем когда то гордилась умершая страна, втаптывалось в грязь с особой жестокостью.
В этой реальности ребенка приучали к работе лет с четырех - пяти. Сначала пас уток, гусей, рвал в поле траву для кроликов, мыл посуду и пол, выбивал коврики и дорожки, посильно помогал по хозяйству. Уже в первом классе он попадал в коллектив, где учебой своей и трудом боролся за право попасть в ученическую бригаду.
Это было познавательно и престижно. На опытных участках учились выращивать высокие урожаи, ухаживать за животными, применять на практике знания, полученные на уроках. Шефство над школами брали сельхозинституты, ученые-селекционеры, передовики производства.
В Анапе, под руководством академиков Лукьяненко и Тарасенко, ученические бригады испытывали новые сорта озимой пшеницы "Кавказ", "Аврора", "Безостая-1", "Краснодарская-39". В Усть-Лабинском районе, на обычных школьных делянках, была разработана новая технология комплексно-механизированного возделывания кукурузы.
Уже к окончанию школы я умел штукатурить и красить, управляться с лопатой, тяпкой и топором, работать на слесарном станке, разбираться в двигателе автомобиля. И еще много чего, по мелочам.
Я сунул листок в карман, слетал в магазин за молоком и хлебом. На обратном пути заглянул на смолу. Там никого не было. Даже щенок куда-то пропал. Наверное, увязался за мужиками. Двери сторожки охранял большой навесной замок. В проеме щелей не было. Я сунул чертеж в дужку замка, и с верхней ступеньки увидел дедову спину. Она удалялась. Темно-зеленый велосипед "ПВЗ" потренькивал на ухабах разбитым звонком. На нем я когда-то учился "кататься". Сначала водил "на руках", потом стоял на педали, отталкиваясь от земли правой ногой, потом, по наитию, эта нога просунулась в раму, и уже получилось "ездить". Не сидя, пока, а стоя, с закатанною штаниной. Чему-то учился у сверстников. Так, по примеру Сашки, младшего сына дядьки Ваньки Погребняка, я стал заводить велосипед в кювет, и садиться почти "по-взрослому", с высокой обочины. С седла мы педалей не доставали, и сновали над рамой, как челноки, влево -
вправо, нажимая на них легковесными мальчишескими телами.
Дед ехал не спеша, налегке. Наверное, удачно расторговался.
Я догнал его у калитки, чтоб сообщить последнюю новость:
- Дядьку Ваньку Погребняка в больницу забрали!
- Да ну?! - удивился он. - Такой молодой... наверное, аппендицит.
- Ты утром лекарство пил? - наехал я на него. - Ну, то, что тебе бабушка Катя передала?
- А как же! - открывая калитку, дед коротко хохотнул. - Принял с утра три ложки, стакан молока и голова не болит!
Я сбегал, проверил. Ложка лежала на крышке банки. Она была большой, деревянной, объемом в пол уполовника.
Бабушка накрывала на стол. Дед рассказывал последние новости, услышанные на рынке, передавал приветы от родственников и знакомых, которых там повстречал. Попутно достал кошелек, вытряхнул содержимое, пересчитал выручку и снова убрал наличность в карман пиджака. Пенсию и получку он всегда отдавал жене, а все, что шабашил помимо того, всегда оставлял себе, "на папиросы". Это были не только веники. Дед плотничал, штукатурил, сажал у людей виноград из своих черенков.
Я стоял у стола и ждал, пока взрослые наговоряться. Надо было вставить свое слово. Не хотелось, а надо.
- Тут Петр Васильевич, что со смолы, с утра приходил, - сказал я, когда все замолчали. - Я отдал ему все вино, что оставалось в графине.
Повисла недобрая пауза.
- Тебе кто разрешил? - строго спросил дед.
- Меня ты не мог спросить? - поддакнула бабушка.
