Витек провожал меня до двора. Нам было по пути.
- Слушай, - спросил он, - как же Лепеха умудрился тебе приварить?
- Шел, в небо смотрел, и в спину его случайно толкнул. А он не заметил, что это я.
- Научишь меня?
- Драться, что ли?
- Ага.
- Научу, - согласился я, - если скажешь мне одну вещь.
- А я ее знаю?
- Всегда говорил, что знаешь.
- Ну, спрашивай.
И тут я решил проверить одну из своих гипотез:
- Сколько будет семью восемь?
- Сорок восемь! - отчеканил Витька на автомате, и покраснел. - Ой, нет, погоди, сейчас посчитаю...
Он думал, что я засмеюсь и приготовился психануть. А мне просто стало грустно. Таблицы умножения мой маленький друг не знал и очень стыдился в этом признаться. Я обнял его за плечи.
- Спасибо тебе, корефан, что не соврал.
- Так научишь? - Витька смотрел на меня исподлобья, ожидая подвоха.
- Без базара! - Я чиркнул, для верности, ногтем большого пальца по верхним зубам. - Завтра же и начнем. Только сначала ты мне расскажешь все, что ты знаешь про умножение на один.
- На один?! Ха! Да я хоть сейчас могу!
- Нет, завтра. Послезавтра расскажешь на два, ну, и так далее. Спрашивать буду вразброс. Если не выучишь, тренировки не будет.
- Какой-то ты Сашка стал не такой, - возмутился Витек, - вредный, как мой пахан. Ну, где я тебе найду эту таблицу? Тот учебник давно уже в печке сгорел.
Я достал из портфеля чистую тетрадь в клеточку, ткнул пальцем в последнюю страницу обложки:
- А это тебе что?
Витька долго и основательно следил за моим пальцем. Наконец, разродился своей знаменитой фразой, почерпнутой им у отца:
- Крову мать!
На том мы и разошлись. Перед тем, как войти во двор, я немного еще посидел у калитки, послушал, как лает Мухтар. На смоле у сторожки жгли грязную паклю, просквозил на своем газончике дядька Ванька Погребняков. И все. На улице было пусто.
Жара. Пацаны, наверное, все на речке.
Погода моего детства радовала теплом. Без рукотворного Кубанского моря климат был совершенно другой. Купальный сезон у нас, пацанов, начинался в конце зимы. Февральские окна - это десять дней полноценного лета. Глубокие рытвины на разбитой грунтовке, которую бабушка называла не иначе, как "прохвиль" наполнялись талой водой. Под солнечными лучами они исходили паром. В субботу и воскресенье у лесовозов был выходной, и вода в колее отстаивалась до нормальной прозрачности. Для мелюзги самое то! В самых глубоких местах можно было даже нырять.
А больше по этой дороге никто не ездил. Частных машин на нашем краю было всего две: убитая "инвалидка" безногого дядьки Мишки и невыездной "Москвич" дядьки Сашки Баранникова по кличке "Синьор Помидор". Это было не средство передвижения, а, скорее, предмет роскоши. Помидор являл его миру лишь в погожие летние дни. Естественно, все пацаны сбегались взглянуть на этот спектакль.
Хозяин открывал кирпичный гараж. Выкатывал на руках свою дорогую игрушку. Приближаться не позволял, а уж руками трогать - ни-ни! Потом Помидор доставал из салона чистые тапочки. Переобувшись, садился за руль и заводил двигатель. Некоторое время погазовав, он проделывал то же самое, но уже в обратном порядке. Дядька Ванька Погребняков называл этот процесс "боевым проворачиванием механизмов".
К началу марта высыхала дорога. Приходили машины с гравием, грейдеры, трактора. Ровняли, закапывали, утаптывали. Но купальный сезон продолжался. Прогревались мелководные притоки нашей горной реки. Все глубинки на ней мы знали наперечет. У каждой было свое название: "Тарыкина", "Лушкина", "Застав"...
К старому новому дому я быстро привык. Не глядя, кинул портфель на штатное место. За окном, на меже, дед ремонтировал летнюю печку. Баба Лена в огороде полола свеклу. На столе, укутанные в тряпье, хранили тепло кастрюли с едой.
После сладкого есть не хотелось. Поэтому сразу пошел с докладом, прихватив по дороге, оба пустых ведра.
- Что получил?
Традиционный вопрос. Дед всегда его задавал, если сам не успеешь гаркнуть с порога: "Четыре, четыре, пять!" Сегодня пришлось оправдываться:
- Не спрашивали. Да у нас всего два урока и было. Потом все ходили с Колькой прощаться.
- И где же ты столько блукал?
