Ладно, время рассудит. Меньше спишь - больше живешь.
- Гля! - удивилась бабушка, увидев меня на пороге, - проснулся ни свет ни заря! Еще ночь на дворе, чи ты на ведро?
В детстве Серега закрывал меня в темном шкафу и рассказывал разные ужасы. С тех пор я боюсь темноты. Бабушка это знает и всегда выставляет на ночь ведро, которое называют "поганым".
- Стишок хочу повторить, - брякаю от балды. И это почти правда.
- Ну, сейчас я водички поставлю.
Она и сегодня помоет мне шею теплой водой. Я могу помыться и сам, под умывальником, но не буду этого делать. Пусть все идет, как идет. Зря я, что ли, уроки учил? Мне важней выяснить главное: настоящий этот мир или нет, что это за время, в котором мы сейчас существуем? А, самое главное, куда подевался я? Ну, я... это точно такой же мальчишка, но немного другой. У него не болит память о будущем.
- Бабушка!
- Аю? - ласково спрашивает она.
Я чуть не спросил: "Почему ты не чувствуешь, что меня подменили?" Но во время спохватился:
- Бабушка, а какая она, душа?
В этом вопросе все. Помнит ли она свою прежнюю жизнь, нравится ли ей новый памятник из белого мрамора, правда ли, что на Пасху умершие навещают свои дома?
Для нее это, кажется, перегруз. Бабушка садится на стул, складывает руки на фартуке.
- Душа - это, внучек, котомка, в которую люди собирают любовь. У кого-то она большая, у кого-то не очень, у кого-то вообще одна видимость. Чем больше собрал - тем легче идти.
- А почему тогда душа часто болит?
Бабушка глядит на меня внимательно и серьезно.
- Есть, значит, чему болеть. Бывает такая боль, которая лечит.
Я хочу еще что-то спросить, но ей уже не до меня. В кастрюле вода закипела.
- Ох, светает уже, а я тут с тобой калякаю языком! Сбегай, внучок, ставни открой, да выпусти курей из сажка.
К возвращению деда, я сидел уже с вымытой шеей и завтракал - пил кипяченое молоко. Его покупал я. Вернее, не я, тот, кто жил в моей нынешней шкуре, когда я еще был жив. Такое вот, раздвоение личности. Один, оседлав тросточку, шкандыбает за пенсией, а в это же самое время, другой его экземпляр идет в магазин. Но память об этом факте осталась только у бабушки. Это она давала, семьдесят две копейки и мыла трехлитровый "битон". Бабушка здесь, молоко здесь, куда подевался тот, кто его покупал?
Задать бы учителю природоведения эту задачку на сообразительность.
- Ты еще не одевшись? Смотри, опоздаешь! - дедушка входит в комнату, и тоже садится за стол.
И то правда, в школу ж к восьми! По армейской привычке, одеваюсь предельно быстро: и пары минут не прошло, а на мне уже синий костюмчик, голубенькая рубашка и красный галстук. Выскакиваю во двор. В спину несется торжественный звук горна и девчоночий голос по радио:
- Здравствуйте, ребята! Слушайте "Пионерскую зорьку!"
Лает Мухтар. За калиткой Витькино "у-р-р-р!" Сейчас спросит:
- Арихметику дашь содрать?
Он именно так и спросил. И от этого у меня поднимается настроение:
- Без базара.
- Че ты сказал?!
- Дам, говорю. Только пойдем лучше дальней дорогой, не хочу вспоминать.
Витька кивает. Он понимает меня с полуслова, если, конечно, не грузить его фразами из лихих девяностых. До этого времени он еще не дорос.
О будущем больше не думается. Хочется вдоволь напиться детства, окунуться в него с головой. Но сначала неплохо бы было разведать глубины. Я ведь даже не помню большинство своих одноклассников, ни по именам, ни в лицо. Встретил как-то на автовокзале прилично одетого мужика. Подошел он ко мне с двумя кружками пива.
- Привет, - говорит, - Санек!
Смотрю в его рожу - и ноль эмоций.
- Не помнишь? Мы же с тобой в одном классе учились. Это же я, Женька Таскаев.
Напряг я свою башку. Единственное, что выцепил из ее мутных глубин, так это два факта. Первый, что был такой, и второй - что носил очки. И ничего больше: ни хорошего, ни плохого.
А Витька все "арихметику" передирает. Высунул набок язык, и наяривает моей авторучкой. Математичка не придирается, что не простым пером, это я помню.
До школы идти пять минут. Это там, где сейчас офис сбербанка. Витек по дороге успевает поведать все свои домашние новости. Брата Петра в армию призывают, Танька в кого-то снова влюбилась, все плачет в подушку.
