В запасниках одного немецкого этнографического музея с давних пор пылится на полке древняя, грубо вырезанная маленькая фигурка африканского божества. И ученым до сих пор не удается выяснить, кто этот божок в огромном смешном колпаке.
Потеря ценных и очень редких зеленых жемчужин вызвала смятение по всей стране, но в целом все были рады, что так легко отделались и можно продолжать жить в покое и мире, избегая контактов с внешним миром.
Впрочем, вся эта история имела болезненные последствия для отца Голиафа. Как пилот летной команды, он нес значительную долю ответственности за случившееся и не мог претендовать на трон на следующих выборах камарина.
— Мы обязательно должны организовать поисковую группу, Голи. — Голос Клининга вывел камарина из задумчивости.
— Да, друг мой, да.
У Оливера Куша голова шла кругом. Сегодня утром он стал звездой в своем классе или, правильней сказать, звездой второй величины. В течение одного дня вечный изгой, затюканный «ботаник», которому девочки улыбались лишь сочувственно-безразлично, был произведен в друзья Маркуса Вернрота, сына богатого фабриканта. Маркус в классе был личностью легендарной. Всегда одетый в самые дорогие вещи с лейблами самых известных домов моды, с новеньким мобильником последней модели у уха и окруженный толпой почитателей, он при всем классе объявил «серую мышь» Оливера Куша своим новым другом и взял под личную защиту.
Мир перевернулся!
Что нашел великий Маркус Вернрот в этом ничтожестве, которое всего две недели назад (вряд ли нарочно, но все же довольно по-дурацки) пролило какао на его дорогие новые кроссовки? Тогда силач Пауль Райзер, телохранитель и «шестерка» Маркуса, заставил Оливера слизывать пролитое какао языком. Гадко ухмыляясь, он при всем классе схватил Куша за шиворот и поставил на колени перед багровым от ярости Вернротом. Сопротивляться было бесполезно: Пауль Райзер обладал силой быка. Когда Куша безжалостно ткнули носом в чужие башмаки (при этом Райзер почти оторвал ему воротник), некоторые одноклассники с тяжелым чувством отводили взгляд, но вмешаться никто не отважился. Только молоденькая учительница, помогавшая фрау Герштенкеттер на занятиях и следившая за порядком на школьном дворе, положила конец этой отвратительной сцене.
С первого же дня она заметила, что маленький Куш в классе изгой. Неважно, кто был перед ним, — отовсюду кричали, ревели, шипели и командовали: «Куш, куш!» [1] — каламбур остряка Вернрота. И стоило только прозвучать этим словам, как худенький бледный мальчик под гомерический хохот класса отступал в сторону. А когда Оливер тянул руку, чтобы ответить, кто-нибудь обязательно шипел: «Куш, куш!» — и рука мальчика испуганно опускалась.
Симпатии молодой учительницы Оливер лишился, когда после происшествия с какао в школьном дворе она потребовала проявить, наконец, смелость и пойти вместе с ней к директору, чтобы заявить о поведении Маркуса Вернрота и Пауля Райзера. Багровый от стыда, под угрожающими взглядами команды Вернрота, Оливер отказался и тем самым стал полным ничтожеством в глазах окружающих.
Но с сегодняшнего дня все в корне изменилось, и Оливер Куш должен благодарить за это крошечное существо, которое он со вчерашнего вечера носил с собой в маленькой деревянной коробочке.
Оливер убрал посуду в маленьком кухонном уголке открытой всем сквознякам квартиры в уродливом здании дешевого доходного дома.
— Вот, дядя Юп, все готово!
Два часа назад он вернулся из школы, приготовил обед для себя и своего дяди (тот, как всегда, едва прикоснулся к еде), проветрил квартиру от алкогольного перегара, прибрался и в завершение вымыл посуду. Обычный день.
— Теперь иди делать домашнее задание, парень!
— Да, дядя Юп, сейчас.
Испитое, опустившееся существо рыгнуло и потянулось за бутылкой шнапса, почти пустой, стоявшей на маленьком столике у потертой кушетки. Одним большим глотком оно прикончило ее. Обжигающий алкоголь заструился по глотке и согрел его желудок. Вот дерьмовое воспитание! Какое мучение с этим парнем! Как будто жизнь и без него недостаточно тяжела! Пособия от социальной службы и «детских», которые дядя Юп безо всяких оснований получал на мальчика (он так и называл Оливера — «мальчик»), хватало лишь на первые три дня каждого месяца.
