Хранитель времени - страница 23

— Мама просила вам передать, — сказал он.

Стрельченко сразу узнал почерк, но не смел поверить своей догадке.

Осторожно, словно листы могли исчезнуть, он взял верхнюю страницу. Первая же фраза вошла в его сознание с такой пронзающей силой, что он вздрогнул.

Это был доклад Ильи Денисовича, написанный собственной его рукою, — весь, от начала до конца.

Человек умер, закончив работу; упал ничком, как часовой, который дождался, когда его сменили на посту.

Стрельченко стоял потрясенный, держа в руках пачку глянцевых, прохладных страниц. Потом перевел глаза на мальчика. Тот не уходил.

— Ты что, Костя? — спросил Стрельченко машинально.

— Я пришел на сбор, — сказал мальчик. — В третий зал. Сегодня у нас сбор в музее.

— Сбор? — Стрельченко не сразу понял.

— Торжественный сбор, — повторил мальчик. — Будут принимать в пионеры. — Он замолчал.

— Вот оно что… — сказал Стрельченко медленно.

— Я сначала не хотел идти на сбор, — проговорил мальчик. — Но мама сказала… Мама сказала, что дедушка бы сказал… — Подбородок его дрогнул.

— Проводить тебя в третий зал? — спросил Стрельченко тихо.

Мальчик покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я сам.

Он постоял еще секунду, потом повернулся и пошел к выходу.

Дверь за ним закрылась, и тотчас же Стрельченко услышал, как каблуки его быстро и часто застучали по крутым железным ступеням, словно прошумел по крыше весенний дождь.

И вспомнились Стрельченко, как уже вспоминались не раз, старые деревья в лесу, облитые светящимся потоком молодой листвы, с крепкими, как металл, корнями, глубоко ушедшими в землю.

Старые деревья, которые каждую весну света самой жизнью своей утверждали победу бессмертной молодости на земле.

Утро было жарким, и крыша вагона так накалилась от солнца, что я проснулась с чувством, будто спала в духовке. Накануне ночью я увидела за окном тусклую, тяжелую воду канала, в которой блестела звезда. Но потом все исчезло, вдоль полотна потянулась белесая мгла, и страницы лежащей на столике книги припорошил песок, горячий и тонкий, как пыль.

Я не сразу поняла, что это песок пустыни. Но утром я ее увидела. Бугристые гряды песка подступали к рельсам, иногда их рассекало русло реки, высохшее и сморщенное, как старческая кожа. Пески тянулись до самого горизонта, сливаясь с горячим желтым небом.

Поезд замедлил ход и остановился. Наверное, это был самый медленный поезд на свете, он не пропускал ни одного полустанка.

Впереди виднелась узкая платформа и несколько домиков, которые пеклись на солнце. Обугленный от зноя дежурный в красной фуражке стоял у станционного колокола, неподвижный как памятник. На платформе не было ни одного пассажира, да и откуда им взяться здесь? Но когда платформа и дежурный уже поплыли назад, в коридоре послышались шаги.

Я ехала в купе одна и, признаться, надеялась доехать так до Москвы. Но шаги остановились у моей двери. Что-то грохнуло, послышался сердитый голос, низкий и густой, как у шмеля. Голос спорил с проводником. И наконец, пассажир появился в дверях.

Я изумленно уставилась на него.

Это был очень щуплый и очень молодой человек в пожелтевшей от солнца соломенной шляпе, парусиновых брюках и рубашке, похожей на женскую кофточку. Сквозь стекла очков хмуро смотрели голубые детские глаза. Под мышкой новый пассажир держал большие, тяжелые, неудобно связанные папки, за спиной его был вещевой мешок.

— Добрый день… — сказал он, не глядя на меня, и бросил мешок, в котором опять что-то грохнуло, на верхнюю полку.

Не беря лестницы, он одним рывком перемахнул на полку сам, некоторое время сердито копошился, что-то вытаскивая, и потом на полке стало так тихо, будто пассажир умер.

Привстав, я взглянула наверх.

Пассажир лежал на боку, свернувшись калачиком, подложив под щеку загорелую исцарапанную руку, и крепко спал. Очки он снял, длинные ресницы золотились на смуглой щеке; изредка пассажир длинно и прерывисто вздыхал. На ногах у него были серые носки, аккуратно зашитые черными нитками.

Он проснулся только к вечеру, когда в купе зажгли свет.

Вначале он сидел на полке, свесив ноги, и долго шарил по одеялу — что-то искал. Когда он спрыгнул вниз, я поняла, что он искал очки, но так и не нашел их. Соломенные волосы его торчали, как перья. Он схватил мыльницу так свирепо, словно это была граната, и ушел умываться, не произнеся ни слова. «Послала судьба мне спутничка…» — подумала я.