Через три недели после того как Талья очнулась, доктор Герреро решил наконец ее выписать, и ярким мартовским утром Ана, Мигель и Диего, специально ради такого события приехавший из Барселоны, отправились забирать ее из больницы. Проводить девочку вышли в вестибюль все врачи и медсестры отделения, а она пообещала каждый день навещать Пабло и поддерживать Хайме, который не оставлял все еще находящегося в коме друга.
— Этот мир тоже прекрасен, — сказала Талья, любуясь недавно расцветшей в больничном саду огромной мимозой, и широко улыбнулась.
Ана, Мигель и Диего с тревогой переглянулись. По словам доктора Герреро, с девочкой все было в порядке, однако их беспокоили постоянные сравнения этого мира с другим, в котором она якобы побывала, пока находилась без сознания, и о котором то и дело вспоминала, — хотя с течением времени воспоминания об этом таинственном месте становились все более отрывочными и расплывчатыми, как обычно с нами и происходит.
Дон Мануэль объяснил, что для Тальи все происходившее казалось близким к реальности, а на самом деле речь идет об очень длинном сне, который помог ей не потерять контакт с собой и окружающим миром. Врач попросил отнестись к рассказам девочки с пониманием, не противоречить ей и спокойно подождать, пока она сама не поймет, что это был всего лишь сон.
— Ты рада, что вернулась? — спросил Мигель по дороге к машине, обнимая дочь за плечи.
Она кивнула и серьезно ответила:
— Я могла бы остаться и учиться дальше, но там время стоит на месте, а здесь движется. Если бы я осталась, то вернулась бы гораздо позже, когда вас уже не было бы на свете, а мне хочется быть с вами.
— Чему же ты училась? — спросил брат. После долгих обсуждений они с родителями решили последовать совету врача и постараться узнать о таинственном сне Тальи, который длился на протяжении ее многомесячной комы, как можно больше.
— Тому, чтобы мои слова выражали то, что я действительно хочу сказать.
Брат рассмеялся.
— Ну, это ты уже в четыре года умела. Ты всегда очень точно знала, чего хочешь, такая упрямая была.
Талья покачала головой. Она рассказала им многое, хотя видела, что им не верится, но о главном пока умолчала.
Конечно, нужно поговорить и с мамой, и с папой, и с братом, но до сих пор все было так хорошо, все были так рады, что снова вместе, и так не хотелось возвращаться к произошедшему почти год назад скандалу, из-за которого они разбежались в разные стороны, что Талья все откладывала и откладывала этот разговор. Подходящего момента она ждала почти три недели, боялась, как бы опять не начались ссоры, решила наконец сделать это сразу, как только они приедут домой, но неожиданно для себя заговорила еще по пути к машине.
— Мама, — она взяла ее за руку, и Ана тоже сжала руку дочери и заглянула ей в глаза, — помнишь, за день до аварии я сказала, что не люблю тебя и будет лучше, если ты уйдешь?
Ана вздрогнула и сжала ее руку еще сильнее:
— Это неважно, дорогая, все прошло, я давно об этом забыла.
— Нет, важно, мама. Ведь ты говоришь так только для того, чтобы я не страдала, а сама пытаешься забыть, но не можешь. Я права?
Ана потрясенно на нее посмотрела. Талья вдруг показалась ей повзрослевшей лет на десять — она говорила как серьезный разумный человек, даже более разумный, чем иной взрослый. Ана встревожилась — дочь будто подменили, будто она действительно провела несколько месяцев в каком-то неизвестном месте, где ей помогли стать мудрее.
— Вот этому меня и учили, понимаешь? Только мне не хватило времени научиться всему.
Они шли по больничному саду к парковке, постепенно замедляя шаги, то и дело останавливаясь, чтобы лучше видеть глаза друг друга.
— Мама, прости меня за те слова, они были неправдой. Просто я хотела причинить тебе боль, так как ты тоже делала мне больно, и в то же время хотела, чтобы ты поняла, что я тебя люблю и ты мне очень нужна. Простишь?
