Хайме покачал головой и тоже принялся протирать лицо Пабло салфеткой.
— Не уверен. Я не обольщаюсь на ее счет. Ей нужен жених, чтобы танцевать и вообще весело проводить время, а не сидеть привязанной к больничной койке. Думаю, все кончено.
Ана подошла к юноше и мягко положила руку ему на плечо:
— Мне жаль.
— Да ладно, что есть, то есть. Человека не переделаешь. А у вас что новенького?
— Я как раз рассказываю Талье, что Диего и Педро поступили на факультет экономики и бизнеса в Барселонском университете, поэтому с сентября мы будем редко с ними видеться. Но я понимаю, им хочется сменить обстановку, пожить на новом месте. Мигель на неделю уехал к родителям в деревню.
— Когда он вернется, не хотите тоже отдохнуть несколько дней?
— Нет, да и незачем. Мои родители давно умерли, правда, сестра с мужем предлагали поехать с ними в Галисию, но я не хочу бросать Талью. Мне тут лучше.
— А вы с Мигелем все-таки вместе?
Ана подошла к окну и остановилась, глядя на улицу.
— Да, более или менее. Мигель отказался от повышения, поскольку тогда нам пришлось бы переехать; я не стала подавать на конкурс в университете. После того, что случилось с Тальей, все остальное выглядит таким мелким, ненужным… Понимаешь? У нас была стабильная работа, которая нам нравилась, двое здоровых детей, нормальный брак, чего еще желать? Но нет, нам показалось, этого недостаточно, можно добиться большего, а когда отношения окончательно запутались, решили, что поодиночке будет проще. Пока мы не достигли никакого соглашения, но хотя бы не ссоримся, как раньше. Наверное, должно пройти время. Сейчас каждый живет своей жизнью, вечерами мы встречаемся, беседуем, поддерживаем друг друга, а дальше посмотрим.
— Но ты ведь любишь Мигеля, а он — тебя?
— Конечно, и всегда любили, иначе не ссорились бы так отчаянно. Просто, наверное, недостаточно разговаривали, отсюда и непонимание. Люди со временем меняются, однако или сами скрывают произошедшие с ними перемены, или близкие их не замечают. В результате человек начинает говорить сам с собой, и ему все представляется ясным, а когда пытается объяснить другому… запутывается. С тех пор как Талья здесь, мы с Мигелем много говорили, но очень трудно забыть сказанное раньше, оно по-прежнему причиняет боль.
Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, Хайме, но если бы Йоланда действительно тебя любила, она, пусть даже фыркая и возмущаясь, все равно приходила бы сюда, а не шла загорать, бросая тебя одного у постели Пабло. Можно сколько угодно ссориться и оставаться привязанными друг к другу, но если кто-то вот так уходит, тут уже ничего не поправишь.
Хайме промолчал. Ана отошла от окна и села рядом с ним, глядя на Пабло — недвижимого, с закрытыми глазами, блуждающего где-то в ином мире.
— Мы с Мигелем существуем каждый сам по себе и все-таки вместе, помогаем друг другу, утешаем, но не представляем, как сложится жизнь, когда Талья очнется, и сможем ли мы вчетвером начать все сначала.
Хайме сжал руку Аны:
— Сможете, вот увидите. Нужно только очень верить.
— Эти несколько блестящих камешков и есть то хорошее, что я сделал в жизни? — спросил Пабло, любуясь разноцветными бликами на стенах зала с колоннами.
— Мы никаких оценок не даем, только храним.
— Но итог-то не в мою пользу.
— Ты можешь оценивать свою жизнь, как хочешь, мы просто показываем то, что есть.
Пабло в недоумении рассматривал две прозрачные емкости. В одной на дне посверкивали едва ли две дюжины камешков, другая была заполнена почти до краев. Если он правильно понял, в полной хранилось все плохое, а в почти пустой — все хорошее, что он совершил за свои двадцать лет.
— Говоришь, вы оценок не даете, — начал он неуверенно, словно еще не знал, чем закончит предложение, — но ты показываешь мне эти побрякушки, чтобы я сам оценил и что-то понял, так?
— Как ты распорядишься тем, что я тебе показываю, зависит от тебя, Пабло.
— Напоминает рисунки в древнеегипетских пирамидах, изображающие суд над душами мертвых: на одной чаше весов — сердце умершего, на другой — богиня Правды. Если покойник совершил больше плохих дел, чем хороших, его душу пожирает чудовище, и он не попадает туда, где обитают души людей благочестивых и добродетельных.
