В те времена, как и нынче, люди давали друг другу прозвища, обозначая тем, по суждению их, наиважнейшее в человеке. Ланселот в различные периоды жизни своей, не подозревая о том и того не желая, менял прозвища, как змея шкуру. В десять — четырнадцать лет называли его Длиннокудрым Ланселотом, и дамы Артурова двора — среди них и юная, почти дитя еще, Гиневра, которая как раз в эту пору с невиданным блеском явилась в историю бриттов одесную короля, как супруга его, — частенько ласкали и завивали пальчиками эти кудри, охотно играли с милым, спокойным, разумным и, надо думать, красивым мальчиком. Потом пристало к нему прозвище Легконогий: что правда, то правда, никто не танцевал на веселых пирах так красиво, а когда надо, и бурно, как Ланселот. Должно быть, он и в этом желал превзойти прирожденных вельмож. Оттого и получалось у него лучше.
Каждому из нас ведомо, что в наше беспокойное время все пригодные к войне мужчины рано — беда немалая — начинают обучаться искусству владения оружием. Ланселота стали учить в одно время с его приятелями-сверстниками, однако он отдался сей суровой науке с такой страстью, как никто из них. Конюхи жаловались, что молодой господин Ланселот не иначе как привораживает лошадей: выматывает каждую до последнего, а они все равно только ему в руки даются, у других ржут, артачатся. И мастеров боя, его обучавших, он бесил до крайности: они-то приступали к занятиям с подобающим почтением, но он своими наскоками, выпадами и ударами совершенно выводил их из себя. Наконец, и они набрасывались на него всерьез, колотили почем зря и, бывало, в праведном своем гневе не раз вышибали Ланселота из седла копьем с укутанным в мягкое наконечником. А после учения во всю прыть, какая только была им доступна, бежали вымаливать прощение у короля Артура и у самого Ланселота. Но король и юнец лишь весело хохотали, осушали вместе с жалобщиками громадные кубки, и Артур, стукнув Ланселота по затылку королевской своей десницей, громоподобным голосом приказывал мастерам-учителям бить и кромсать его, словно репу! Но внезапно он обрывал смех, и тогда сурово звучали его слова:
— Вот вам мой приказ: чтоб отрок сей был обучен всем верным приемам нападения и обороны. Да будет так и не иначе!
Учителя понимали: это говорит уже король, а не веселый кутила. Они молча откланивались и уходили.
Когда, после разных иных видов оружия, настал черед секиры, потребовалось больше осторожности, ибо оружие это, даже при тяжелых доспехах, может оказаться смертельным и в том случае, когда удар направлен не яростью, а только расчетом. Ланселот все чаще сдерживал себя, потому что вскоре — быть может, как раз благодаря предкам своим, землепашцам и охотникам, или благодаря собственной своей силе — стал владеть секирою лучше, чем его учителя. То же было и с булавою. Наставники славили его умение, устроили ему испытание перед самим Артуром; однако же Ланселот был собой недоволен, он считал, что не владеет еще тяжелым прямым палашом, для одной руки удобным. И мечами разных видов овладел недостаточно. Потому не давал он покоя своим наставникам. Он хотел знать все — обманные движения, неожиданные выпады, знать, как ловчее повернуть коня, чтобы сбоку обрушить со свистом страшный, неотразимый, рубящий удар, и как принимать удары самому.
— А как отбить удар крестовиной?
— Крестовиной? Крестовиной меча?! — Учитель фехтования с иссеченным шрамами лицом был в растерянности, — Но это не по-рыцарски… Парировать полагается клинком. А крестовиной — это уж если… Это все равно, что признать свое поражение. Рыцарь так не поступит даже в крайности.
— Рыцарь? — смеялся Ланселот, — Ну-ка живо, обучи меня!
Он научился и этому.
Перечитав кое-что из написанного, из будущей моей хроники, понял я, вот сейчас, например, в эту минуту, что слишком увлекся и скачу вперед галопом, словно несомый боевым конем, а ведь для того, чтобы обрисовать целое или хотя бы попытаться сделать это, надобно же и терпение. Ибо в эту пору Ланселоту уж восемнадцать лет, для него настало время осваиваться с оружием под приглядом мастеров, а я еще и не обмолвился даже о самом, может быть, главном — о сложных и глубоких отношениях между Ланселотом и Артуром. Так что приходится мне по этой причине вернуться на целых четыре года назад.
