Снизу доносились негромкие голоса. Игра шла в скудном желтоватом свете керосиновой лампы: были видны только кости и деньги, придавленные куском кирпича, и руки, бросающие кости и считающие деньги. Лица игроков едва проступали в полумраке блеклыми пятнами.
— Проходи, — сказал Юсифу кто-то, стоявший недалеко от двери; видимо, его узнали, если не был подан знак тревоги.
Юсиф подошел поближе к лампе, поздоровался, присел на корточки рядом с моим дядей Джавадом. Понаблюдал за игрой.
— Сыграешь? — спросил дядя, бросив кости.
— Нет… У меня к тебе разговор.
Они отошли вглубь подвала. Здесь под ногами хлюпала вода.
— Я знаю, зачем ты пришел, — опередил Юсифа дядя Джавад. — Напрасно ты в это дело вмешиваешься. Она моя сестра и должна вести себя прилично.
— Я не вмешиваюсь, — сказал Юсиф, — я только дам тебе совет. А ты уж сам решай, как тебе поступать. Мужчина не должен волноваться из-за таких мелочей, как женские ногти, — Юсиф не очень был убежден в своей правоте, но говорил уверенно. — Азербайджанские женщины в старину и волосы красили, и ногти. И никто их за это не осуждал.
— Может, она еще и шестимесячную завивку себе сделает? — спросил дядя Джавад.
— А ты против?
— Пусть только попробует.
— Ну хорошо, — согласился Юсиф, — от завивки она ради тебя откажется, но ты за это простишь ей ногти.
— А ты-то тут причем? — неодобрительно удивился дядя, — Почему ты за нее просишь?
— Я не прошу. Я советую. А просит она. И мне кажется, будет правильно, если ты выполнишь просьбу единственной сестры. У неё есть муж. По всем обычаям он, и только он, отвечает за поведение своей жены.
— А если ему наплевать на все?
— Это его жена.
Дядя размышлял не больше двух секунд.
— Ты знаешь, как мы все тебя уважаем, — сказал он Юсифу, — все ребята! Но сейчас ты не прав. И принять твой совет я не могу. Я терплю то, что она танцует в ансамбле. Но мы же среди людей живем. У меня, худо-бедно, есть какой-то авторитет, что я отвечу, если у меня спросят: что с твоей сестрой происходит? И даже если не спросят. А просто подумают. Да я лучше убью такую сестру, чем доживу до этого дня. Так что, извини, но твой совет я принять не могу. Неизвестно еще, что бы ты сделал, если бы это была твоя сестра, — закончив эту, как ему казалось, очень убедительную речь, дядя направился к играющим: наступила его очередь бросить кости.
— Он действительно хотел меня убить, — грустно улыбнулась мама и подмигнула мне подкрашенным глазом; ей уже исполнилось семьдесят пять, но она продолжала регулярно делать маникюр и довольно ярко краситься.
Юсиф, не прощаясь, прошел мимо невидимого «часового», поднялся по лестнице и вышел на улицу…
Завернув за угол, он увидел свою мать; маленькая ее фигурка темнела у деревянных воротец одноэтажного, давно не беленного дома.
— Что же ты здесь делаешь? — спросил он с ласковой досадой, обнимая ее худенькие плечи. — Я же просил тебя. А если бы я утром пришел?
Они прошли через маленький дворик, в который выходили двери живущих здесь семей, мимо общего дворового водяного крана и тутового дерева, на которое он с таким удовольствием взбирался в детстве.
— А как я лягу, тебя не дождавшись? — в свою очередь удивленно спросила мать. — Может, ты чаю захочешь? Или чего-нибудь другого? — они вошли в прихожую-коридорчик. Одна стена его, смотревшая во двор, была застеклена до потолка, чтобы было побольше света в комнате, окно которой выходило в коридор. На маленьком столике рядом с диваном лежал большой газетный сверток.
— Что это? — спросил Юсиф.
— Сеид-рза прислал. — Мать начала разворачивать сверток. — Сын его приходил. Опять просил тебя зайти… — она вопросительно взглянула на Юсифа.
— Зачем?
— Ну как зачем? Как ты можешь так говорить, сынок?! — мать развернула сверток, в котором в бумажных кульках были упакованы сахар, чай, мука и рис. — Вот так каждый месяц, — с ощутимым удовлетворением в голосе сказала мать. — Если бы не Сеид-рза, не знаю, что бы я и делала. Когда отца забрали, я совсем растерялась — передачи же надо было носить. А я без карточек осталась. Все продала, что в доме было. За копейки. Чаю выпьешь?
