Сорок минут ваши.
Что бы вы сказали в эти сорок минут — каким будет ваше предсмертное решение? Что из вашей жизни утонет в волнах, а что, словно маяк, позовет вас домой?
Нам говорят: не нужно предпочитать одну историю другой. Следует рассказывать все истории. Может, оно и так, может, все истории стоит слушать, только не все истории стоит рассказывать.
Когда я оглядываюсь на полосу воды, которую зову своей жизнью, я вижу себя на маяке вместе с Пью, или в «Скале и Яме», или на краю скалы, где собираю окаменелости, оказавшиеся чьей-то жизнью. Моей жизнью. Его жизнью. Пью. Вавилон Мрак. Все мы связаны воедино — приливами, лунным притяжением, прошлым, настоящим и будущим на изломе волны.
Вот она я — пробираюсь к краю взросления, а тут налетает ветер, уносит меня, и поздно звать Пью, потому что его тоже унесло. Дальше мне придется взрослеть самостоятельно.
И я взрослела, а истории, которые я хочу вам рассказать, осветят лишь часть моей жизни, а другая останется во тьме. Вам не нужно знать все. Всего не бывает. Смысл рождают сами истории.
Непрерывное повествование бытия — ложь. Не бывает непрерывного повествования, есть лишь освещенные мгновения, а остальное — мрак.
Приглядитесь — сутки обрамлены мгновением; натюрморт дерганого амфетаминового мира. Эта женщина — пьета. Вон те мужчины — грубые ангелы с неведомой вестью. Через провал времени за руки держатся дети. И в каждом натюрморте — история, та, которая рассказывает обо всем, что вам нужно знать.
Вот он — свет по водам. Ваша история. Моя. Его. Нужно увидеть, чтобы поверить. И услышать. В нескончаемом лепете повествования, повседневному шуму наперекор история ждет, чтобы ее услышали.
Некоторые говорят, что в лучших историях нет слов. Их не готовили к хозяйству света. Это правда, слова понемногу отпадают, и важное часто остается несказанным. Важному нас учат лица, жесты, а не наши замкнутые языки. Настоящее слишком велико или слишком мало, но в любом случае не укладывается в матрицу под названием язык.
Я это знаю. Но я знаю и еще кое-что, потому что меня воспитали для хозяйства света. Убавьте повседневный шум, и сперва придет облегчение от тишины. А затем, очень тихо, словно сам свет, вернется смысл. Слова — часть тишины, которую можно высказать.
* * *
Уворачиваясь от грузовиков величиной с эсминцы, я обнаружила, что прибрежную таверну «Сведенные концы» сменило нечто под названием «Холидэй Инн». В историях Пью простые моряки всегда просили на ночь гамак, потому что он вполовину дешевле кровати, однако в «Холидэй Инн» гамаков не водилось, поэтому я нехотя согласилась на одноместную комнату с одноместной кроватью.
Когда я спросила о Пью, администратор ответила, что постояльца с таким именем у них нет, однако необычный человек — именно так она выразилась, «необычный» — с маленькой собакой действительно сюда приходил и попросил комнату. Но обслужить его не удалось, потому что а) в отеле нет удобств для животных, и б) дублоны больше не имеют хождения в Еврозоне.
— Куда он пошел? — спросила я взволнованно и нетерпеливо.
Этого девушка не знала, но я была уверена: однажды он ко мне вернется.
Я решила последовать совету мисс Скред и найти работу. А деньги Пью я сберегу, пока они ему не понадобятся.
На следующее утро, хорошенько умывшись и одевшись, я встала перед зеркалом и задумалась: надеть ли мне клеенчатый плащ? Он был желт и велик мне. Хотя я ни разу не задумывалась о таком, пока жила на маяке, в «Холидэй Инне» я почему-то стала застенчивой. Судя по рассказам Пью, Бристоль — город морской, однако вчера в торговом центре я одна была в клеенчатом плаще.
Вместо него я надела еще одну фуфайку.
* * *
В библиотеке я, сгорая от готовности и нетерпения, представилась, однако библиотекарша сказала, что у меня нет опыта и образования.
— Ну можно я просто буду расставлять для вас книги на полках?
— Мы здесь этим не занимаемся.
Я осмотрелась. Полки были забиты книгами.
— Да, но кому-то же надо это делать. Я и займусь.
— В настоящее время у нас нет подходящей для вас должности.
— Я не претендую на подходящую должность. — (Я помнила слова мисс Скред о том, что амбиции Женскому Полу не к лицу.) — Я просто хочу работать.
