Когда ее подобрали, она не подавала признаков жизни и все же осталась жива, хотя в течение четырех дней даже ни разу не пошевелилась. Затем это смертное оцепенение прошло, она начала потихоньку вставать с постели, каждый раз с изумлением охлопывая себя руками, словно желая удостовериться, что ее тело сохранилось в целости. Удивительно, но в результате падения она не сломала ни одной кости, не раскроила череп, не повредила ни одного пальца на руках! Казалось, ее и впрямь подхватили ангелы, когда она парила в их родной стихии. Конечно, это чудесное спасение имело и плохие последствия: церковники тут же заявили, что только дьявол мог спасти самоубийцу, прыгнувшую головой вниз с такой высоты. Вот если бы Жанна умерла, они бы наверняка сказали, что Господь свершил свой справедливый суд. А мой дядя, человек весьма суровый и здравомыслящий, объяснял ее спасение чрезвычайной мягкостью земли под стеной; почва настолько пропиталась влагой после нескольких недель непрерывных дождей, что крепостной ров переполнился, и вода, выплескиваясь из него, превратила землю, по сути дела, в болото; в общем, Жанне скорее грозила возможность утонуть, чем разбиться. После случившегося дядя решительно потребовал, чтобы Жанна немедленно покинула наш замок, поскольку не желал нести за нее ответственность; ведь старой демуазель, способной предотвратить любую опасность, здесь уже не было. Сначала дядя отослал Жанну в свой дом в Аррасе, а когда ее для допросов перевезли в принадлежавший англичанам Руан[13], за нею последовали и мы.
Мы обязаны были присутствовать на суде. Такой знатный лорд, как мой дядя, должен был наблюдать, как свершается правосудие, а его домочадцам, разумеется, полагалось его сопровождать. Тетя Жеанна взяла меня с собой, чтобы я собственными глазами увидела конец Орлеанской девы, святой советчицы французского дофина – «лжепророчицы при лжекороле», как ее теперь окрестили. По меньшей мере половина страны устремилась в Руан; французам было интересно, чем все это кончится, и мы должны были находиться в первых рядах.
Для той, кого судьи называли «спятившей деревенской простушкой», надежды на спасение не было никакой. Ее поместили в замок Буврёй и держали в цепях в темнице с двойными дверями и окошком, забитым досками. Всех охватывал ужас при одной лишь мысли о том, что Жанна, как мышь, сумеет выбраться в щель под дверью или же, как птичка, вылетит в окно, протиснувшись меж досками. От нее потребовали дать слово, что она не попытается сбежать, но она отказалась, и ее приковали цепью к кровати.
– Уж так-то она точно не сбежит, – печально вздохнула моя тетя Жеанна.
Ждали герцога Бедфорда, и в конце декабря он вошел в город с отрядом личной охраны, одетой в цвета английских «Роз» – ярко-красный и белый[14]. Герцог, крупный мужчина, ехал верхом на мощном боевом коне; его начищенные доспехи отливали серебром; лицо его под увесистым шлемом показалось мне мрачным и суровым, а крупный нос, похожий на изогнутый клюв, придавал ему сходство с какой-то большой хищной птицей, возможно, орлом. Герцог Бедфорд был родным братом английского короля Генриха V и старательно охранял те земли, которые его знаменитому брату удалось отвоевать у Франции во время битвы при Азенкуре[15]. Теперь же лавры покойного короля[16] достались его молодому сыну, и герцог Бедфорд, продолжавший верно служить английскому трону, редко снимал воинские доспехи и редко слезал со своего боевого коня; в общем, не знал ни дня покоя.
Мы выстроились у главных ворот замка, когда герцог въехал в город, шаря своими сумрачными глазами по нашим лицам так, словно выискивал среди нас предателя. Тетя Жеанна и я склонились перед ним в глубоком реверансе, а дядя Жан снял шляпу и весьма куртуазно поклонился. Наш Дом Люксембургов долгое время был союзником англичан; мой второй дядя, Людовик Люксембургский, был ближайшим советником герцога Бедфорда и клятвенно заверял всех, что это самый великий человек, когда-либо правивший Францией.
Бедфорд тяжело спрыгнул с коня и встал, мощный, как крепостной донжон. Приветствовавшие его люди низко кланялись ему, сняв шляпы, а некоторые чуть ли не падали перед ним на колени. К Бедфорду подошел какой-то человек, и лорд поздоровался с ним легким высокомерным кивком, взирая куда-то поверх его головы. Вдруг взгляд герцога упал на меня. Я-то, конечно, уставилась на него во все глаза – это было прямо-таки настоящее представление, забылся даже холод зимнего дня, – но потом мне стало не по себе: он еще раз пристально на меня посмотрел, и в его глазах что-то мелькнуло, какая-то вспышка, смысл которой я разгадать не сумела. Больше всего это, пожалуй, напоминало внезапное чувство голода; примерно такими глазами человек после долгого поста пожирает пышно накрытый пиршественный стол. Я даже чуть отступила назад. Нет, я не испугалась, и кокеткой я тоже не была, но мне было всего четырнадцать, а в этом человеке чувствовались огромная сила и могущество, и мне вовсе не хотелось, чтобы вся эта потаенная мощь обрушилась именно на меня. Я еще немного попятилась и шагнула чуть вбок, оказавшись за спиной тети и спрятавшись за ее высоким головным убором с вуалью.
