Гейден смущенно бормочет благодарственные слова. От кофе он отказывается, в чем я, собственно говоря, и не сомневался. В досье Гревса (которое оказалось в этом случае полнее досье Васильчикова) четко указано: «…предпочитает цейлонский чай из Коломбо, без молока, две ложечки сахара и ломтик лимона…»
Едва только он оказывается возле моего стола, как лейб-конвоец тут же подает на стол два стакана чаю с лимоном, сахарницу и киевское варенье в серебряной вазочке.
Я прихлебываю ароматный чай и тут же обращаюсь к Гейдену:
— Федор Логгинович, как мужчина мужчине, скажите — страшно было в Гельсингфорсе?
Он смотрит на меня внимательно, а потом спрашивает в свою очередь:
— Прошу меня извинить за дерзость, ваше величество, но можно сперва спрошу вас я? Когда британцы на ваш поезд налетели, страшно было?
— Нет, — его взгляд потухает, а лицо становится таким, словно он попробовал несвежее яйцо. — Страшно не было. Было жутко. От ужаса в животе холодело и дыхание перехватывало.
Он усмехается. Его лицо вновь оживает, а в его глазах пляшут озорные чертики:
— Вот и мне, ваше величество, страшно не было. Было намного хуже. Живот по-старчески подводило…
Я смеюсь, и он вторит мне надтреснутым смешком. Так, взаимопонимание достигнуто…
Судя по выражению напряженного лица, Гейден собирается дать мне обстоятельный отчет в своих действиях за весь период противостояния с узурпатором. С удовольствием бы послушал, но…
— Федор Логгинович, надо бы порасспросить вас о ваших действиях в княжестве Финляндском, похвалить и наградить вас за верную службу, но поверьте — некогда. Времени совсем нет. Так что давайте считать, что я вас уже расспросил, похвалил, а к наградам вернемся чуть позднее.
Он совсем тихо и чуть огорченно вздыхает. Ничего, ваше высокопревосходительство, огорчаться вам не из-за чего. Уж поверьте. А вот озабоченность у вас сейчас появится…
— Мне известно, что происходило на территории финляндских губерний в период мятежа. Более или менее, но известно. Мне известно, что вы, разоружив части, которые посчитали ненадежными, наводили железный порядок там, куда могли дотянуться. Мне известно о предательстве чухонцев, о поставках британского оружия, о бунтах и мятежах. Федор Логгинович, сколько сейчас вооруженных бандитов на территории княжества Финляндского? И кстати: прошу вас обращаться ко мне «государь». Короче.
Гейден задумывается. Губы его начинают шевелиться — он ведет какие-то непонятные мне расчеты. Наконец, видимо, удовлетворившись полученным результатом, он сообщает:
— Полагаю около пятнадцати-двадцати тысяч. — И тут же уточняет: — Я имею в виду тех, кто вооружен хорошим оружием. Английским или нашим.
— А всего сколько? Всего тех, кто будет оказывать реальное сопротивление?
— Боюсь предположить. Возможно, наберется до пятидесяти тысяч.
Та-ак. Полста тысяч — это серьезно. ОК, значит, будем решать по-взрослому…
— Федор Логгинович! Я бы хотел вернуться к вопросу о награждении. Я хочу освободить вас от должности генерал-губернатора Финляндского княжества.
При этих словах он чуть не роняет стакан. Его лицо вытягивается, и на нем явственно читается: «Ни х… я себе награда!»
— Мною решено учредить в Великом княжестве Финляндском должность наместника. И я намерен назначить наместником генерала-фельдмаршала Гейдена. Как вы полагаете, Федор Логгинович, он справится?
Секунду он осмысливает услышанное, затем встает, расправляет плечи:
— Благодарю покорно, ваше императорское величество! — И, увидев, что я поморщился, тут же поправляется: — Государь, я оправдаю ваше доверие!
— Не сомневаюсь, Федор Логгинович, не сомневаюсь. Но попрошу вас учесть, что, кроме ликвидации мятежа, я считаю необходимым окончательно решить вопрос с так называемой «автономией» чухонцев. Шведский язык запретить, денежное обращение — как в России, налоговые льготы — к черту! Сделайте мне из этих обезьян верноподданных. Кто будет противиться — на Транссиб! Дядюшка Павел нуждается в рабочих руках. А на освободившиеся земли — наших крестьян, из числа отслуживших солдат.
Гейден молчит, переваривая эту программу, потом произносит:
