— Моя сердце болит, — повторил дунган, прикладывая руку к груди. — Возьми девочка отряд, пока моя тайга ходи. Его тебе кашу вари, помогай мала-мала. Тебе — добрый люди. Обижай девочка нету.
— Ну, что ты, Василий Иванович! — сказал землемер. — Мы не можем этого сделать. Она у тебя еще маленькая и стеснит нас, да и вообще непорядок это…
— Твоя не думай, — забеспокоился Ли-Фу, — его деньга плати не надо, его просто так живи. Его харчи кушай мало, а помогай много.
— Владимир Николаевич, я тоже прошу, — вмешался Миша. — В самом деле, возьмем девочку. Ну, право же, честное слово, она нас не стеснит!
— Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?
Миша знал, что бесполезно уговаривать землемера.
Если Кандауров что-нибудь решал, то решал бесповоротно.
Все же Миша сделал еще одну попытку уговорить его. Отозвав землемера к окну, Миша стал торопливо шептать ему на ухо, сгорая со стыда и за него и за себя:
— Ну, Владимир Николаевич, почему вы не соглашаетесь? Повторяю вам, что девочка нам не помешает. Ручаюсь за нее, как за самого себя. Вот увидите…
Миша искоса взглянул на землемера, и, видя, что лицо его так же непреклонно, нахмурился и махнул рукой.
— Я вижу, у вас нет сердца. Не хотите помочь человеку. И потом, в какое положение вы ставите меня! Денег он не берет. Как вы не понимаете! Ведь я в долгу перед ним.
Лицо землемера смягчилось. Он положил Мише руку на плечо.
— Все это понимаю, — сказал он вполголоса. — Но поможем мы твоему другу иным способом. Я устрою девочку у Пелагеи Семеновны. Она добрая женщина. Девочке будет у нее хорошо.
— Нет, все-таки это не то, — сказал разочарованно Миша и подошел к Ли-Фу, который стоял неподвижно, как изваяние, прижимая к себе Настю.
— Вот что, Василий Иванович, — проговорил практикант, выражая всем своим видом крайнее смущение. — Ты, того… не обижайся на нас. — Миша развел руками. — Что делать! Не могу тебе ничем помочь… И хотел бы, но…
Миша пожал дунгану руку, погладил Настю по голове и расстроенный вышел из комнаты.
Нужно было торопиться. Кандауров выгадывал каждый час, и потому, пустившись наутро в путь, отряд почти не останавливался для отдыха.
Миша, обогнав рабочих, шел впереди. Как чудесно было теперь в тайге! Кое-где солнце не могло пробиться сквозь густой переплет ветвей. И все же казалось, что солнечный свет проникает всюду, пронизывая насквозь деревья, кустарники, траву под ногами.
Тайга словно бы вся светилась изнутри. Это горела на ветвях деревьев оранжевая, пунцовая, кроваво-алая листва.
Впервые видел Миша такое богатство красок. Никогда не думал он прежде, что желтый и красный цвета могут иметь столько разнообразных, нежных и ярких, ласкающих взор оттенков.
Он с жадностью и любопытством присматривался ко всему, что попадалось на пути, испытывая при этом ни с чем не сравнимую острую радость жизни.
Еле угадывалась среди теснившей ее со всех сторон лесной чащи заросшая травой и мелким кустарником, засыпанная опавшими листьями и заваленная буреломам глухая таежная дорога. То взбиралась она на крутую сопку и терялась среди разлапистых елей и могучих вековых лиственниц, то спускалась в глубокую лощину, заросшую молодым дубняком, который слепил глаза своим багряным нарядом, как бы отлитым из червонного золота, то тянулась через кочковатое болото, поросшее ворчливо перешептывающимся осинником, то бежала стремглав рядом с журчащим пенистым ручьем.
Выйдя на прогалину, Миша присел, чтобы подождать отряд, оглянулся кругом, шумно вдохнул в себя острый грибной запах, шедший от подгнившего бурелома. Внимательным взглядом правел по оголившимся кое-где ветвям липы, по пламенеющему орешнику, по бурым и черным глыбам пней, прислушался к попискиванию какой-то пичуги.
«Как здесь хорошо», — думал Миша. Он всегда любил этот суровый край, в котором родился и вырос. Чувство горячей любви к родной земле наполнило Мишу.
Вершинин вздохнул и прислушался. «Но где же отряд? Давно уже пора ему подойти…»
Миша обошел кусты, окаймлявшие лужайку, и, чувствуя некоторое беспокойство, выбежал на дорогу. В тот же момент Миша заметил краем глаза какую-то мелькнувшую вдалеке тень. Юноша побежал к тому месту, но никаких следов не обнаружил. «Наверно, показалось», — подумал он и вернулся к просеке.
