Ты носила мамину фамилию, Фумио Цубаки. На папиной могильной плите было выгравировано: «Каору Токива». Мама называла папу, который не жил с вами, «Каору-сан». Ты тоже, подражая ей, говорила: «Интересно, где сейчас бродит Каору-сан, если он жив?» Мама в зависимости от настроения называла его «папа», «отец», «он», «этот», но для тебя привычным оставалось только «Каору-сан». Обращаться «папа» или «отец» было не к кому, и тебе казалось стыдным разыгрывать этот дешевый спектакль. Однако у тебя не было и тени сомнения в том, что Каору-сан – твой настоящий отец. Не будь отца, как бы ты, интересно, могла появиться на свет? Каору-сан напоминал экзотический фрукт, о котором ты слышала, но никогда не пробовала. Ты могла что-то объяснить словами, но собственных впечатлений у тебя не было. Этим Каору-сан, а точнее твой папа, дико раздражал тебя.
Иногда ты спрашивала у подруг: «Что ты чувствуешь, живя вместе с отцом?» Твои подруги жили со своими отцами под одной крышей, слышали их голоса, говорили с ними, вдыхали их запах. Они отвечали: «Он неряха», «От спины его тоской веет», «Он как карликовое дерево», «Он как буйвол», «Скучный», «Изображает вселенское терпение», «Он милый». Были и те, кто шутил: «Сдох бы поскорее». Все их слова звучали издалека. Они непосредственно общались с отцами, и ты завидовала их чувствам, которые они бережно хранили в себе и не могли толком объяснить чужому человеку. Тебя завораживали эти слова. – отцовская спина, голос, запах – все то, что вызывало какие-то особенные чувства.
Мама не только знала запах, голос, спину Каору-сан, она любила его. Сейчас эта любовь засохла наполовину, а ненависть вдвое разрослась, но мамино сознание было до отказа забито осколками Каору-сан. Что-то напоминало маме о его словах, о его жестах, и она, повинуясь порыву, рассказывала об этом своей дочери. В такие моменты на щеках у мамы появлялся румянец, голос дрожал от волнения.
«У Каору-сан всегда было непроницаемое лицо, – говорила мама. – Но он потел во сне, когда ему снились кошмары. Меня холод пробирал, а у него на кончике носа появлялись капельки пота…
Каору-сан иногда так пристально смотрел на людей – прямо сверлил взглядом. Спросишь его:
– Чего тебе? – а он, ничуть не изменившись в лице, пробормочет:
– Ты красивая. – А потом непременно добавит с ухмылкой: – Ради всех святых, ну, пожалуйста.
«Опять за свое», – думала я, но устоять не могла и всегда отвечала ему лаской…
Каору-сан – он как кит. – умрет, если не поплавает. Все время гнался за чем-то, убегал от кого-то. Где угодно бы прижился. Но не мог оставаться на одном и том же месте. Ему сейчас пятьдесят, если жив. Устал, наверное, бегать. Так что если повезет, скоро его поймают. Каору-сан наверняка хочет увидеться с тобой, Фумио. Только он, поди, и не догадается, что ты его дочь: такая высокая и красивая стала…
Мне часто снится, как Каору-сан возвращается домой – тихо, бесшумно. Я сплю в своей постели и вдруг пальцами ноги чувствую что-то колючее. Другой ногой хочу проверить, что это, и понимаю: это нога Каору-сан. Пальцы моей ноги касаются его волос…
Или однажды вижу – у парадного топчется бомж. Я спрашиваю его: – Вы к кому?
Он просит подать ему воды, я приношу ему воды со льдом и хлеб с арахисовым маслом, а он бормочет.-
– Ради всех святых, ну, пожалуйста. Тогда я понимаю:
– Ой! Каору-сан! Ты, как Улисс, возвратился домой.
И чего он боится? Пусть хоть бомжем стал, хоть якудза, пусть хоть из ума выжил – лишь бы вернулся».
Если даже папина могила вызывает такую ненависть, то нужно поскорее разыскать его самого, пока его и вправду не убили. Может, твое путешествие превратится в битву с теми, кто хочет стереть папу с лица земли. Твое путешествие только началось, но если, отчаявшись, ты вернешься в дом, где ждет мама, никто не посмеет осудить тебя. Ведь вас с Каору-сан связывают только кровные узы. Ты почти совсем не помнишь папу. Он для тебя, можно сказать, вымышленный персонаж. Но все же кровь гуще меда.
