— Подойди и возьми! — Люк отступил на несколько шагов, дразня девушку.
Андреа опустила руку.
— Или ты мне его сейчас же отдашь, — холодно сказала она, — или я вернусь в дом без него… и объясню почему!
— Вот, пожалуйста! Если ты не понимаешь шуток… — Он раздраженно бросил ей полотенце. — Ты сегодня не очень-то дружелюбна, Андреа!
— А ты сегодня что-то рано вышел погулять, Люк!
Андреа и Люк вздрогнули. Они слишком были поглощены друг другом, хотя и по разным причинам, и не слышали, как к ним незаметно приблизился Лео Тревейн с ружьем под мышкой.
Этот великолепно сложенный молодой мужчина, самонадеянно сознающий свою способность влиять на любую ситуацию, стоял, внимательно и без улыбки рассматривая парочку. Его аккуратно подстриженная борода и волосы пламенели в лучах утреннего солнца, но глаза были суровыми и угрожающе серыми, как зимнее небо.
— Я сказал, что ты сегодня слишком рано вышел прогуляться, Люк, — повторил он тихо, и глаза Люка беспокойно забегали под его беспощадным взглядом.
— Ну, коли на то пошло, ты тоже сегодня рановато… — парировал он, безуспешно пытаясь казаться непринужденным.
Лео продолжал, не мигая, разглядывать его, затем, бросив короткий взгляд на девушку, кивнул в сторону дома:
— Беги, иначе заставишь Мадам ждать.
Андреа немедленно подчинилась, как делала всегда, когда приказывал Лео. Сколько она помнила себя, он был для нее не только кузеном, но и кумиром. В ее глазах он сочетал в себе все качества, необходимые настоящему мужчине: высокий, смелый, прирожденный лидер. Неудивительно, что она обожала его и стремилась во всем на него походить.
Девушка помчалась вверх по лестнице, сбросила в своей комнате мокрый купальник и вытерлась свежим полотенцем. Затем поспешно стала одеваться, сокрушаясь, что Мадам не позволяет ей носить джинсы и шорты. Мадам в этом отношении была непреклонна.
— Если бы Бог думал, что женщина будет носить брюки, он придал бы ей другую форму, — настойчиво повторяла она, и в ее словах была доля правды.
Поэтому Андреа всегда носила платья и юбки, но старалась так подбирать одежду, чтобы она как можно меньше стесняла свободу движений. Этим утром она выбрала серо-голубое льняное платье с белым воротником и поясом. Уже готовая спуститься вниз, она на мгновение остановилась перед большим зеркалом. Андреа никогда не была тщеславной, но долгие годы воспитания пробудили в ней инстинктивную привередливость к своему внешнему виду. Каждая деталь ее туалета должна была быть безупречной. Девушка серьезно и внимательно осмотрела себя с ног до головы, проверила, ровно ли натянуты чулки, чисты ли ногти на руках, сняла одинокий волосок, прицепившийся к платью. Затем настала очередь волос. Они были у нее такими же, как у Лео, как у всех Тревейнов, рыжие, только чуть темнее, чем у него, и струились огненной лавиной по плечам, мягко завиваясь у щек. Андреа не пользовалась косметикой, хотя это не было запрещено. Она просто в ней не нуждалась. Ее кожа была гладкой и матовой, ни жара, ни холод не могли изменить, а горячая молодая кровь придавала нужный цвет губам.
Андреа уже собралась отвернуться от зеркала, но замешкалась. Какие у нее глаза? Голубые или зеленые? Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть их. Когда Лео хотел подразнить ее, называл ее глаза кошачьими, но как-то он сказал, что они у нее похожи на море: то голубые, то зеленые… постоянно меняющиеся, но всегда непостижимые.
Она вздрогнула. Этого Лео не говорил! Но разве это не правда? Не скрывалась ли в их глубине какая-то тайна, которую даже она сама не могла бы объяснить? Тайна, такая волнующая и дразнящая ложными надеждами?
Андреа вновь вздрогнула и очнулась, вернувшись к реальности. Опоздать за стол было непростительным оскорблением, и она поспешно слетела вниз по лестнице. Когда часы возвестили половину девятого и в столовую вошла Мадам под руку с Лео, она уже стояла за своим стулом.
Мадам, которую при крещении нарекли Рут-Энн, была как по происхождению, так и по замужеству Тревейн, как большинство женщин этого рода. В свое время она славилась красотой, и даже сейчас, в семьдесят пять, когда красота увяла, ее осанка была такой же прямой, как и раньше. Ее худое, хищное, как у ястреба, лицо под кипой белых волос не утратило ни на йоту своего высокомерия, а глаза, острые и сверкающие, не пропускали ничего.
