— Триста лет уже никого не посылают в космос. Что побудило совет изменить традиции?
Встревоженный взгляд Астронома предупреждает: вопрос вне компетенции Вычислителя. Однако Навигатор не замечает или не хочет замечать нарушение регламента.
— Я говорил с Восьмым из совета: он занимается ликвидацией остаточных последствий науки. Я напомнил ему об угасании нашей цивилизации, о сокращении рождаемости, близкой к полному прекращению, о сорокалетнем пределе жизни, о вирусе равнодушия, убивающем все. Я спросил, что может снова разжечь угасающий костер жизни? Только молодость и силы другой планеты. Такую планету нашли астрономы, а мы, навигаторы, предлагаем проверить находку. «Разве есть еще навигаторы?»— устало спросил Восьмой. Я ответил: «Поколение за поколением передавали свои знания друг другу. Нам, последним, под тридцать — мы успеем вернуться».
Я мысленно представил себе этот разговор с членом совета и, сдерживая улыбку, спрашиваю:
— И это его убедило?
— Не это. Его равнодушные глаза спрятали мысль, но я угадал ее. Он просто обрадовался возможности убрать нескольких беспокойных с планеты. Отказ мог только умножить их число, согласие уменьшало его. А возвращения корабля, даже если мы и вернемся, он все равно не дождется.
Восьмой из совета был учеником моего отца. Навигатор знал об этом.
— Он хочет говорить с тобой, — добавил он. — Не пугайся: вопрос уже решен.
…Опять белый морозный туман. Я вижу створки двери — белый высокий прямоугольник, перечеркнутый посредине, как рейсфедером по чертежной линейке. И слышу: чей-то бесстрастный голос предупреждает:
— Восьмой сейчас примет вас, Вычислитель.
У Восьмого знакомый голос, я его уже слышал. Он выглядит не старше меня.
— Но у меня в запасе всего один год жизни, — говорит он, заканчивая мою мысль. — Уже появились предупреждающие сигналы.
— Какие?
— Я ощущаю, как истончаются кровеносные сосуды в мозгу и как нарастает давление потока крови. Мысль словно становится быстрее и чище. Яснее ассоциации. Стройнее выводы. Потом последняя вспышка, несколько часов наивысшего ускорения — и конец.
— Я знаю. У моего отца была такая же ночь, — просто говорю я.
— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — спрашивает он.
— Нет.
— Для того, чтобы сказать тебе, что ты умрешь раньше меня.
— Вы забыли добавить: «может быть».
— Нет, я забыл добавить: «непременно».
Я молчу, не ощущая ни почтения, ни страха. Пусть объясняет.
— У нас уже не помнят космической навигации, — равнодушно продолжает он. — И как строить корабли, и как вычислять координаты путей. Тем более в субпространстве.
— Я вычислил.
— Не уверен в их точности, хотя, как математик, ты ученик своего отца.
— Вы тоже.
— Я был им раньше тебя, но давно все забыл.
— И довольны?
— Равнодушен. Счетно-вычислительные устройства демонтированы, а кто будет в уме решать дифференциальные уравнения в частных производных? И кого заинтересуют сейчас непрерывные дроби либо числа в минус двадцатой степени? Любителей цифровых игр или чудаков вроде тебя. К счастью, их становится все меньше и меньше.
— К счастью? Потому вы и разрешили полет?
— Да. Навигатор понял. Но я сделал это и ради тебя. Познаешь наивысший взлет мысли на орбитах иных галактик.
— Спасибо, Восьмой.
— Иди. Мне только хочется, чтобы я не ошибся.
Но он ошибся. Наивысший взлет мысли я познал не на пути к Земле и не на ее орбите, а много лет спустя, в сумрачный морозный вечер, у открытого окна своей квартиры в новосибирском Академгородке.
Почему я прожил на Земле более сорока лет? Вероятно, из-за особенностей земной биосферы. Не зря астрономы моей далекой родины искали планету для переселения. Но слишком больших возрастных перегрузок я все же перенести не мог. Шестое чувство пришло намного позже, чем у моих сородичей, но все же пришло.
— Давление чуть-чуть повышено, — сказал мне мой лечащий врач, когда я проходил очередную диспансеризацию по возвращении из Лондона. — Сердчишко чуть-чуть пошаливает. Но в общем все чуть-чуть. Нужен мелкий ремонт. А как вы себя чувствуете?
— Странно, доктор.
— Что значит странно?
— Ощущаю свои сосуды. Как подходит и отходит кровь.
