— Придумаем что-нибудь, а? — предложил Алик.
Малыш зевнул.
— Что?
— Проблемку какую-нибудь поставим по-новому.
— Какую?
— Скажем, поправку к Эйнштейну.
— Ты в уме?
— А почему нет? Допустим, что есть частицы, скорость движения которых превышает световую. Ну?
— Что «ну»?
— Я был практикантом на одном ускорителе в Америке, — задумчиво пояснил Алик. — Он помещался в скальном грунте небольшого приморского города. Новые конструктивные рдей, и частности в нарастании магнитного поля и частоты электрических полей, позволили довести его мощность до неслыханной в совсем еще недавнем прошлом энергии в триллионы электрон-вольт, одновременно столь же неслыханно, уменьшив его размеры и вес. По сравнению со своими гигантскими предками, разгонявшими протоны по многокилометровым кольцам, такой легко поместится на хоккейной площадке. Сейчас и у нас есть вроде этого на Валдае. Именно здесь и можно добиться уже не «суб», а суперсветовых скоростей.
— До сих пор не добились.
— А ты представь себе, что мы работаем на таком ускорителе. Ты только следи за моей мыслью, не отставай. У меня есть одна идейка совместного предположения. Знаком с этой механикой? Представить можешь?
— Допустим.
— Ну вот и вообрази. Ночь. Мы с тобой на предвоскресном дежурстве у пульта. Я, скажем, физик-экспериментатор, мое дело следить за капризами вещества на субсветовых скоростях, а ты — инженер-механик, наблюдающий за поведением всей механики комплекса. Ясно?
Свет погас и разлился снова, сместив и пространство и время. Теперь они были вдвоем — далеко от Гедоны! — у главного пульта ускорителя, управляющего скоростями элементарных частиц. Привычные досветовые скорости уже не устраивали экспериментаторов, и они — пока тщетно! — пытались превысить лимитированную Эйнштейном цифру в триста тысяч километров в секунду. Только триллионные доли этой минимальной в нашей житейской практике единицы времени отделяли индикаторы скоростей от предельной грани, за которой приставка «суб» превращалась в «супер». Такого превращения пока не произошло, но один из создателей ускорителя был в нем непоколебимо уверен. Он уже открыл шесть новых элементарных частиц, которые пометил прописной буквой «Т» с порядковым номером от единицы до шестерки, но все это были частицы субсветового века. Новая искомая частица Ту должна была обнаружиться за его пределами, когда дрожащие стрелки скоростных счетчиков перейдут заветную грань. Для того и была еще более повышена энергия ускорителя в эту предвоскресную ночь.
Все тянулось, как обычно. Малыш и Алик никогда не работали в Космической службе, никогда не были на Гедоне и не знали других обязанностей, кроме тех, которых требовало от них дежурство в эту обыкновенную ночь: от других она не отличалась. Люминесцентные лампы превращали ее в догорающий день. Привычно жужжал автоматический комплекс приборов, и так же привычно накапливалась скука в кондиционированном воздухе зала. Чуда не было.
— Его и не будет, — сказал Малыш, совершив очередной обход автоматики.
— Не верю я в поправки к Эйнштейну.
— А тахион? — спросил Алик.
— Где он, твой тахион?
— Не мой, а Джеральда Фейнберга. Он предсказал его движение быстрее света лет сорок назад.
— Предсказал — не открыл.
— Нептун тоже был сначала предсказан, а не открыт. Между планетой и элементарной частицей в данном случае разницы нет: обе признавались существующими до их открытия.
Малыш, даже не отвечая, углубился в решение шахматной двухходовки. Алик лениво наблюдал за ним: вот он поерзал на стуле, взъерошил волосы, вскочил, уронив короля на пол, медленно поставил его обратно, посидел над доской и со вздохом встал.
— Тоже существует, но не открыт, — сказал он.
— Ты о чем? — спросил Алик.
— О решающем ходе. Пришло озарение и угасло, как жизнь твоего тахиона. Триллионные доли секунды. Может, потому, что глаза слипаются.
— Выпей пива.
— Я пью теплое пиво только по рецепту врача. — Малыш с отвращением оглянулся на рюкзаки, брошенные у пульта: по окончании дежурства намечалась экскурсия на морской берег. — Наверно, в конструкции ускорителя принимали участие язвенники и трезвенники.
