— Что? — не понял Малыш.
Ос не ответил. Дорожку вдруг скрутило наизнанку в двух шагах впереди. «Улица» сузилась до размеров лифтовой шахты, скошенной под углом в сорок пять градусов. Скорость по уклону, как показалось Малышу, была, дай бог, меньше ста километров в час. Ветер свистел в ушах, как на санных гонках, только температура была банной и повышалась с каждой секундой. А вместе с жарой что-то гнуло и прижимало к пластику пола. Хотелось лечь, но осторожность подсказывала Малышу, что этого делать нельзя. Он даже пот, бегущий к губам, стереть не мог — избегал неосторожных движений. А в чем опасность? Может быть, этот хлюпик, вцепившийся ему в плечо, недооценивал его атлетизма? Дорожку тут же скрутило набок, потом вниз и снова вывернуло горизонтально, но Малыш даже не покачнулся. Либо здесь иной гравитационный режим, либо скорость гасит уклон. Жара дошла до пределов человеческой выносливости. Малышу показалось, что он пронизывает стены горящего дома. На мгновение что-то закрыло ему глаза и погасило мысль. Коллапс? Но тут-то он и осознал, что маленькая цепкая рука, как стальная, держит его, не позволяя упасть.
— Согни правую ногу в колене, левую оттяни назад — будет легче, — услышал он.
Голос был странно тих в окружающей бесшумности, глушившей, казалось, все звуки, которые могло бы породить это вихревое движение в цветном сумраке шахты. Но Малыш услышал и успел удержаться, опершись на колено, когда шахту снова согнуло и закружило до боли в висках. Зачем это нужно? Какие законы механики требуют скручивания и раскручивания то дорожки, то шахты, какая технология диктует эту необходимость удерживаться в однолинейном пространстве, когда это пространство волею невидимых сил превращается в причудливую топологическую поверхность? А ведь по этому пути движутся ежедневно, ежечасно, может быть и ежеминутно, синтезаторы, уловители, пространственники или как еще назовешь этих волшебников непостижимой для землянина техники!
Наконец дорожка вырвалась в голубое пространство, как взлет самолета в чистое небо. Ровный, без смешения или игры красок голубой купол и золотистый шар вдали, не солнечно-золотой, ослепительной яркости, а именно золотистый, как купол собора в голубой дымке.
Сжимавшая плечо Малыша хватка ослабла.
— Что это было? — спросил он.
— Прошли конвертор.
— Что?!
— Я употребляю привычные для вас термины. Так вы охарактеризовали бы его в научном описании. Функция двигателя и генератора. У нас говорят проще: вертушка. Часть синтезатора.
Дальнейших объяснений Малыш не потребовал: все равно китайская грамота. Он просто сказал:
— Мы только двигались. А кто же работает в этой вертушке?
— Наиболее приспособленные. К жаре, к скорости, к виражам.
— И срываются?
— Иногда. Некоторых спасают.
— А других? В атомный распылитель?
Ос промолчал. Золотой шар вдали недвижимо висел в голубой дымке, как миниатюрное солнце. Таким бы он показался с борта космолета, пролетавшего мимо, — только бы зачернить купол. Именно туда, к проектируемому глазом уровню, и подымалась их капризная пластиковая дорожка.
— Координатор? — спросил Малыш, почему-то понизив голос. — Где же ребята?
— Сейчас встретитесь все. Время и протяженность наших путей синхронны.
Может быть, это было и так. Но Алик, как и Малыш, на всей протяженности этих путей не думал об их синхронности. Он думал о другом.
— Почему мы все время ползем вверх?
Си ответил:
— Потому что третий порядок отдыха мы захватим только на двадцать девятом уровне.
— Почему третий? А где второй и первый?
— Второй и первый — порядки ночи. Первый — сон, второй — пробуждение. Третий снимает стресс во время работы.
Алик не рискнул больше спрашивать о порядках и уровнях, тем более что подсчитывать последние было почти невозможно. Они то появлялись, то исчезали во время скольжения, не соблюдая никакой очередности, не сравнимые ни с площадками, ни с этажами, являясь то пространством, ограниченным экранами или пультами, то емкостью, наполненной цветным газом. Такой бассейн с прозрачными «стенами» встретил их и на двадцать девятом уровне — колоссальный аквариум с оранжевой жидкостью, вздымавшейся и падавшей под ударами множества человеческих тел. Алику показалось, что он на состязании пловцов-ныряльщиков, резвящихся под водой, почему-то подкрашенной суриком. У них не было ни масок, ни аквалангов, чтобы так непринужденно держаться под водой, но никто даже не пробовал вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха. Либо это были амфибии, либо оранжевая среда не была жидкостью. Алик мог бы назвать ее цветным «смогом», смесью, содержащей кислород воздуха с растворенной в ней сухой апельсиновой краской, по-видимому, безвредной для легких. Но за точность гипотезы он, разумеется, ручаться не мог.
