Капитан задумался.
— Не знаю.
— Но ведь они есть и в Аоре. Вы видели их в регенерационных залах. Что скажете?
— Точны, ритмичны, — Капитан загибал пальцы, — вымуштрованы.
— Кем?
— И этого не знаю.
— Может быть, все-таки роботы?
— Не думаю. Есть в них, несмотря на автоматизм, что-то неуловимо человеческое.
— А если так, то в каких классовых рядах они с аорийцами? Экспериментаторы и подопытные кролики, как полагает Алик, или хозяева и слуги? Люди разных биологических видов, разных цивилизаций или просто двух классов — угнетающего и угнетенного? Антагонисты или союзники, друзья или враги?
Снова задумался Капитан.
— Бездельники и работяги, — сказал Малыш. — Только это и ясно. Остальное туман.
— А может, цивилизации равноправны? — предположил Библ.
— Учитель говорил только об одной — потребляющей, — вспомнил Капитан и нахмурился. — А не отставить ли нам гадания? Несколько неизвестных в уравнении еще не найдено. Так завтра с утра и начнем. С Голубого города, или Нирваны, смотря что откроется.
Открылся город.
Алик возвестил об этом, ворвавшись в комнату с электробритвой в руках. Палило нормальное рыжее солнце, но голубое уже догоняло его, обходя синее. Каждое утро очередность их восхода менялась, но до сих пор Капитан так и не удосужился вычислить их орбиты. Да и сейчас его интересовало другое.
Памятная картина, открывшаяся из этого же окна в первый день их появления на станции. Фантоматика знакомых и незнакомых геометрических тел, сплющенных, вытянутых, перекошенных и промятых. Все это пестрило, переливаясь всеми цветами спектра, где-то застывало, обнажая бесформенность и уродство, где-то двигалось, извиваясь и мутнея. Когда глаз привыкал, бесформенность и бессмысленность уже не раздражали, а притягивали, в непонятных изломах и перекосах появлялась своя архитектурная мелодия, и уже нельзя было оторвать глаз. На этот раз мираж был ближе, не более полукилометра отделяло его от окна, и он не дрожал и не таял. Трудно было назвать его городом, но Док не ошибся: город! Чужой, неземной, даже не сказочный, но именно своим неправдоподобием перехватывающий у вас дыхание.
— Вездеход готовить? — спросил Малыш.
— Зачем? Два шага отсюда. Пешком дойдем.
— А энергозаслон?
— Снят. Это не обычная связка, а сближение фаз.
Отказался Капитан и от земного оружия. Взяли только «хлысты» и парализаторы. Малыш мрачнел. Ему очень хотелось пойти вместо Библа, но очередь соблюдалась строго. Соблюдался и порядок: двое в походе, двое на станции. Да и не было оснований тревожиться. Лишь собственная неосторожность, лихачество и непродуманность ситуации могли привлечь непредвиденную опасность. Любое осложнение в походе можно и должно было предвидеть.
Расставшись с товарищами, Капитан и Библ шли молча, не отрывая глаз от неправдоподобного города. Он подымался высоко, но ничто не говорило об этажности. Только на разных уровнях — их было довольно много: Библ на глазок сосчитал более шестнадцати и бросил — город пересекали плоскости, связанные, в свою очередь, с передвижением каких-то неопределенных механических форм. Впечатление неопределенности вызывалось или смутностью контуров, или быстротой движения. Иногда плоскости искривлялись, образуя подобие стадионов, пересеченных зигзагами телевизионных башен или портальных кранов со стрелами, излучающими что-то вроде неонового свечения. Все это напоминало скорее не город, а завод неопределенного назначения и фантастической технологии. Можно было угадать даже цеха со световыми табло и переплетающейся проводкой, гигантские пульты еще более гигантских счетно-вычислительных конструкций, веера труб с сетчатыми покрытиями, мчащиеся вертикально и наискось огромные подобия лифтов и странные спиралевидные ленты всех цветов, пронзающие насквозь вся и все. Только одного нельзя было найти в этой псевдоиндустриальной сумятице — домов, жилищ, этажей, окон, хотя и они иногда вычерчивались пучками молний по мутно-голубому фону неба или игрой цветных пятен, на вертикальных секущих плоскостях. Голубоватая серость, замутненный ультрамарин, десятки оттенков разведенного индиго блуждали где-то в высях, отдав все остальные краски нижним уровням города. В его неподвижных и мятущихся формах даже пристально наблюдающий глаз не обнаружил бы естественного цвета дерева или металла. Нигде не мелькнул бы мореный дуб, не сверкнула бы сталь, не засеребрился бы алюминий. Пристрастие Гедоны к яркой окрашенности сказалось и здесь: все переливалось и сверкало, как стеклышки в детском калейдоскопе. Только что синяя труба протянулась на десятиметровой высоте, выбрасывая разноцветные, хитро согнутые плоскости, как вдруг на ее месте распух оранжевый шар, покрылся лиловыми пятнами, съежился пучком стрел, ударивших в черную стену, стрелы рассыпались искрами, искры сверкнули звездами, а звезды снова слиплись в оранжевый шар, постепенно сузившийся до синей трубы. Моментами казалось, что эта движущаяся геометрия города не имеет материальных границ, а вычерчена только светом и цветом, и даже вблизи невозможно было разобрать, что рождается в этих заколдованных призрачных цехах — вещи-фантомы или их причудливо окрашенные тени.
