Анкудинова затрясло.
— Я, Дежнев, с тобой торговаться не буду. Хватит, в прошом году поторговались. Однако знай: сколько бы с тобой кочей ни пошло, а мой следом пойдет али впереди.
— Пойдет с Дежневым шесть кочей, — сказал Гаврилов.
— Мой седьмым будет!
Анкудинов выскочил на улицу, пальнув дверью. Гаврилов засмеялся.
— В штаны, говорят, напустил поутру.
Дежнев был мрачен.
— Вели мне бумаги дать, явочную[28] буду писать.
— На Герасима?
— На Герасима.
— Пиши. Только я ему препятствовать, Семен, все равно не стану.
— Это почему же так? Он грабить моих гостей да моих ясачных людишек обещает, твое дело тут не стороннее.
— Надоел он нам в Нижнеколымске, Семен. А на море, глядишь, от него и польза вам будет. А пользы не будет, все равно с глаз долой. От мне тут, пожалуй, всю ярмарку разгонит.
Не зная, что Михаил Федорович, русский царь, вот уж третье лето как помер, Семен писал: «Царю, государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси, бьет челом холоп твой ленский служилый Семейка Дежнев. Явил я тебе, государю, прибыли с новой реки, с Анадыря, семь сороков десять соболей. В нынешнем же, государь, во 7156 году, Герасимко Анкудинов прибрал к себе воровских людей человек с тридцать, и хотят они торговых и промышленных людей побивати, которые со мной идут на ту новую реку, и живот их грабить и иноземцев хотят побивать же, с которых я прибыль явил, а мне, холопу твоему, с теми торговыми и с промышленными людьми твою государеву службу служить и прибыль сбирати. И те, торговые и промышленные люди, от их воровства, что они хотят побивать и грабить, на ту новую реку идти не смеют потому, что тот Гера-симко Анкудинов своими воровскими заговорщиками хочет побивати и живот их грабить…»
Семен писал сердито, перо разбрызгивало чернила, слова повторялись. Челобитная вышла длинной и путаной.
Пятко Неронов как прибежал домой, так сразу на печь залез, живот от испуга отогревать. Да не больно-то отогреешься, коль связала тебя судьба-злодейка с Герасимом Анкудиновым.
Сам наскочил.
— Ругал тебя Семен последними словами на крыльце?
— Ругал, батюшка!
— Слазь с печи! Пиши на него явочную челобитную.
Слез Неронов, нарисовал все, что велели.
Семен дописывал свою челобитную на Герасима, а Герасим уже вталкивал в съезжую избу замученного Пятко Неронова.
— С чем пожаловал? — спросил Втор.
— Челобитную подать, — Пятко неотрывно смотрел в пол.
— На кого челобитная-то?
— На него.
Показал на Дежнева одними бровями, не отрывая глаз от пола, — боялся.
Втор подскочил к нему, вырвал челобитную.
— «…во 7156 году июня в 8-й день бранил тот меня Семен всякою неподобною бранью неведомо за что… Вели, государь, на нем дать свой царский суд…» — читал Втор быстро, внятно, с пропусками. — Принята челобитная, Пятко Неронов. Ступай!
Неронов попятился к двери, задом выбил ее и выкатился на улицу.
— Давай-ка, Семен, отчаливай, поскорее, а то, гляжу я, на тебя такое могут нагородить, что и впрямь придется взять под стражу.
Уходили из Нижнеколымска тихо, при малых людях на берегу. Втор Гаврилов провожал, целовальник с ним да священник. Вот и все. Рано уходили или поздно — кто же знает, день стоял полярный, без ночи, только спал Нижнеколымск.
Хотел Дежнев Анкудинова обмануть, да Герасима след простыл. Исчез его коч из Колымска. Куда — неизвестно, и спокойнее от этого на душе не стало. Небось вперед уплыл, поджидает где-нибудь.
Перед самым отплытием пришил Семен на парус своего коча шкуру кабарги, которая ест смолу.
— Без тебя, Сичю, в поход иду. Пусть душа твоя молит о нас у господа. Пусть волшебная сила твоего народа поможет нам.
Обнялись друг с другом все шестьдесят товарищей, послушали молебен и подставили попутному ветру холщовые паруса.
Ходко пошли.
А назад дорога и десятерым из них указана не была.
