Когда рыба поспела, и пара невеликих окуньков была отложена на утро, они с жадностью накинулись на еду, не забыв предварительно угостить хёнки. От небольшой щуки и двух окуней очень скоро осталась лишь горстка костей.
Солнце ещё не опустилось за мохнатые верхушки елей, и потому можно было заняться каким-нибудь насущным делом или попросту отдохнуть. Алмори разложил содержимое своей сумы, отыскал костяную иглу, проколку, извлёк из мешочка моток сухожильных нитей и, разувшись, принялся починять свои пэйги[10]. Атхо встал, прошёлся по лагерю и остановился над сваленными в кучу стволами, задумчиво покусывая губы. Стоял долго, потом отвернулся и поспешил к шалашу. Глаза его сверкали внутренним огнём. Он забрался в кувас, а когда вновь вылез наружу, в руках у него был топор и каменное долото, а на поясе висела маленькая деревянная колотушка. Под внимательным взглядом брата Атхо вернулся к стволам, стал ходить над ними, тщательно осматривая, выбрал один, откатил его от прочих и, усевшись на корточки, взялся за инструмент. Алмори опустил глаза и вернулся к работе — когда брат оживляет предков, ему лучше не мешать.
Усевшись на толстом конце бревна, Атхо провёл пальцами по его гладкой поверхности, точно ощупывая что-то скрывающееся под выбеленной древесиной. Губы его при этом беззвучно шевелились. Затем он начал процарапывать на дереве прямые и изогнутые линии, иногда останавливаясь и что-то прикидывая в уме, потом опять бороздил камнем дерево. Постепенно, сначала едва различимая, изо рта его полилась ровная мелодия. Это была древняя как мир песнь Первых людей, вышедших из четвёртого яйца Соорисо[11] — Великой Матери-утки. Священная, прошедшая сквозь века песнь об Изначальных временах, о том, как Соорисо ныряла в глубокие бескрайние воды за донным илом и строила из него землю, как поколение за поколением землю заселили Дети первого яйца — деревья и травы, Дети второго яйца — рыбы и птицы, Дети третьего яйца — всякие звери, большие и малые, и, наконец, люди. Древние слова, подчас утратившие вложенный в них смысл для ныне живущих, но неизменные, неподвижные как неподдающиеся переменам основы мироздания.
Он пел, а руки его сами собой работали: где ударом топора снимут толстую щепу, где пройдутся теслом с глухим перестуком колотушки по его верхнему краю, отделяя завитую стружку. Слой за слоем, снимал Атхо древесные волокна, высвобождая из их недр первопредка. Трудно и медленно, с неохотой выходил он из дерева, да и то лишь поддавшись волшебству священного пения. Выступили массивные надглазья, долгий прямой нос. Ещё несработанный лик уже пробуждал трепет. Голос Атхо дрожал от волнения, но руки уверенно и привычно делали должное. Вот под нависшим лбом деревянного предка появилось глубокое заглубление. Охотник сделал охранительный знак, дотронувшись до своего лица — магическая сила, проистекавшая из потустороннего мира, могла и навредить. Открывающий глаза предков должен действовать правильно, иначе он рискует навлечь на себя гнев Тех, Кто Давно Ушёл. Общение с их миром всегда сопряжено с опасностью, и не всякий мог отважиться на такое. Но Атхо мог. Это было его дело — дело, которое он знал, к которому уже привык, как привыкает человек к одежде, без которой уже не знает как жить, если приходит время заменить её новой.
Пропев песнь до конца, мастер заводил её снова. Работа спорилась. К тому моменту, когда Атхо, словно пробудившись от благостного сна, отложил инструменты, солнце уже опустилось за край земли. Промеж его расставленных колен смотрел в залитое прозрачной бирюзой небо готовый деревянный истукан — куванпыл, первый из тех, что вскоре снова родятся в мире людей, обретя новое тело.
Тихо подошёл Алмори и заглянул через плечо брата. Его всегда удивляла и поражала способность Атхо вызывать с помощью пения и топора души предков. Редкий дар брата внушал уважение и благоговейный страх. Сам он, лишённый всяческой способности к такого рода занятиям, не представлял себе, как можно вдохнуть жизнь в казалось бы мёртвый кусок дерева.
— Первый, — негромко произнёс он над ухом Атхо, разглядывая новоявленный куванпыл. — Другие тоже быстро родятся, — не то утвердил, не то спросил он.
