Честно говоря, я больше бы поверил, если бы он сказал, что может любоваться часами осенним листопадом.
— У нас дома есть коллекция, — сказала Нина. — Эмблемы грузовых и легковых машин.
— Я собрал уже пятьдесят эмблем марок автомашин, — сказал Иннокентий Иннокентьевич.
— А я даже не знал, что такие коллекции собирают, — признался я.
— Могу поделиться своим опытом и коллекцией, — сказал Иннокентий Иннокентьевич.
Тут подошел внуковский автобус-экспресс, и я ничего не успел ответить.
Во Внукове было действительно хорошо. На аэродромном поле стояли самолеты: реактивные, беспропеллерные «ТУ», четырехмоторные турбовинтовые «ИЛы». От их крыльев на бетонные плиты аэродрома падали тени. В тени спокойно прятались большие грузовики-бензовозы.
Мне показалось, что это не обыкновенный аэродром, а космодром. Сейчас загудят моторы, и эти самолеты уйдут куда-то в неизвестную высь.
Но тут стайка людей, обыкновенных людей, в пальто, в шляпах и даже с ободранными, старыми портфелями и чемоданами в руках, прошла через контроль и направилась к самолету.
Они были такие незаметные, эти маленькие люди, на большом бетонном поле среди могучих, многотонных самолетов.
И летчики были ничуть не лучше всех остальных. Они только немножко увереннее шли по летному полю, разговаривали и смеялись.
Самолет вырулил на взлетную дорожку, дал полный оборот моторам и взлетел.
Он уже превратился в тоненькую горизонтальную полоску, а я все смотрел ему вслед и думал про людей, которые сидят там в удобных креслах самолета, и им совсем не кажется удивительным, что они так высоко над землей.
— Я уже летал сотни раз и никак не могу привыкнуть, — сказал Иннокентий Иннокентьевич. — Страшно, но волшебно. Этакую многотонную штучку подымают в небо.
Прилетел другой самолет. Когда он уже бежал по полю, то на хвосте у него выскочило два маленьких парашюта.
— Посадочная скорость очень большая, — сказал Иннокентий Иннокентьевич. — Парашюты для торможения.
Прошли пассажиры. Они были веселые, разговаривали и смеялись, а летчики шли молча.
«Устали, — подумал я. — Нелегко, вероятно, управлять самолетом».
— Как вы думаете, Иннокентий Иннокентьевич, меня возьмут в летчики? — Сам не знаю, как у меня выскочил этот вопрос, и теперь я боялся, что он засмеется или начнет говорить об этом слишком громко и нас услышат чужие люди.
Он посмотрел на меня, и я увидел, как в стеклах его очков играют солнечные лучики, и в солнечных лучиках маленькие, далекие, колючие глаза. Они всегда одинаковые, по таким глазам ни о чем не догадаешься.
— Знаешь, важно не бояться и хотеть, — сказал Иннокентий Иннокентьевич.
— А я не боюсь и хочу, — ответил я.
Нравилось мне, что он говорил как-то по-своему. А то другой бы обязательно сказал: если ты будешь хорошо учиться и т. д., то возможно…
Все и так уже сейчас знают, что учиться надо, можно об этом лишний раз не напоминать. А многие взрослые об атом напоминают просто от лени. О другом ответе надо думать, а этот сказал и отвязался.
— Ты решил стать летчиком? — спросила Нина. — А говорил, поедешь в Сибирь.
— Ты что-нибудь слышала о летчиках, которые открывают на своих самолетах залежи полезных ископаемых? Они летают над Сибирью, утюжат сибирскую тайгу. А в самолете у них специальный прибор, он все отмечает. Где руда, где вольфрам, где никель.
— Нет, — ответила Нина. — Не слыхала.
— И другие, конечно, в вашем классе не слыхали?
— Может быть, Костиков знает. Он иногда читает «Юный техник».
— Придется тебе им про это растолковать, — сказал Иннокентий Иннокентьевич.
— Придется, — ответил я.
* * *
В день маминого рождения я всеми силами старался не вставать, пока мама не уйдет. Плохое у меня было настроение, и неизвестно, что говорить маме. Подарка я ей так и не купил.
Открыл один глаз и осторожно поглядывал, как она собирается на работу. Обычно по утрам она ужасно веселая и энергичная, а сегодня она была печальная.
Конечно, день рождения, а никто не поздравляет. Точно она живет не в семье, а на необитаемом острове.
«У меня плохое настроение — это так, — подумал я. — Но мама не виновата, что я такой легкомысленный тип».
