— Это один из моих любимых фильмов, — сказал он иракцу.
— Мне нравится, как они воюют, — промолвил иракец.
— Я воюю так же, как они, — сказал Козларич.
— Как фамилия этого актера? — спросил иракец.
— Мел Гибсон, — ответил Козларич.
— Он ведет себя как лидер, — заметил иракец.
После этого они оба молчали, просто смотрели, пока безутешный Гибсон не сказал, когда все уже кончилось: «Я никогда этого себе не прощу — что мои люди погибли, а я нет».
Иракец пощелкал языком.
— Он очень опечален, — сказал Козларич.
Иракец опять пощелкал языком.
— Он был первым, кто посоветовал мне доверять своим инстинктам, — сказал Козларич. — Хэл Мур.
Иракец встал и вернулся с ванильным мороженым, которое Козларич начал лизать, глядя, как Гибсон, уже на родине, обнимает жену, — и тут вырубилось электричество, экран потух и фильм оборвался.
— Упс, — сказал Козларич.
Оба немного подождали, надеясь, что электричество включится, но напрасно.
— Ну и как же мы будем все это налаживать? — спросил Козларич, имея в виду войну.
Иракец пожал плечами, не отводя глаз от пустого экрана.
— Как мы с вами будем это прекращать? — сделал новую попытку Козларич.
— Нам нужна помощь Всевышнего, — сказал иракец, и Козларич кивнул, доел мороженое и через некоторое время попрощался и вернулся на базу.
Несколько часов спустя солнце зашло, и небо, как всегда в темное время суток, стало зловещим. Поднялась луна, не совсем полная, щербатая и слегка сплюснутая, и аэростат, уже не яркий белый пузырь, как днем, а серая тень, сумрачно нависал над ландшафтом из пустых улиц и строений, окруженных мешками с песком и высокими бетонными взрывозащитными стенами.
Внутри некоторых из этих строений находились солдаты Козларича, которые все были обучены не бороться с повстанческими движениями, а, как выразился Каммингз, уничтожать врага в ближнем бою. Через неделю после смерти Каджимата они проводили время между заданиями как обычно: играли в компьютерные игры, видеочатились через Интернет. Иные занимались с гирями, иные смотрели пиратские DVD, которые можно было купить в бывшей больнице за доллар. Попивали «ред булл», или «маунтин дью», или воду, в которой разводили белковый порошок. Наедались в столовой до отвала кукурузными шариками корн-попс. Листали журналы, приближавшиеся, насколько возможно, к нарушению армейского запрета на порнографию. Такую жизнь вели на ПОБ восемьсот первоклассных солдат, чье поведение можно объяснить просто-напросто тем, что очень многим из них было всего девятнадцать, или несколько более сложными обстоятельствами, выражавшимися в том, что повсюду их окружали взрывозащитные стены, за которыми они и предавались всем этим занятиям.
Их казармы были окружены взрывозащитными стенами.
Их столовая была окружена взрывозащитными стенами.
Их молитвенный дом был окружен взрывозащитными стенами.
Их сортиры были окружены взрывозащитными стенами.
Они ели за этими стенами, молились за этими стенами, мочились за этими стенами, спали за этими стенами, и сегодня, 14 апреля, когда взошло солнце и щербатая луна исчезла, они вышли из-за этих взрывозащитных стен и сели в свои «хамви», гадая, не наступил ли тот самый день, который они за взрывозащитными стенами видели теперь во сне, день, когда их взорвут, как взорвали Каджимата.
— В путь-дорогу, — сказал Козларич.
Он был на своем обычном месте: левое заднее сиденье, третий «хамви» от головного. Колонна всегда насчитывала как минимум четыре машины; в этой было пять. На правом переднем сиденье ехал Нейт Шоумен, двадцатичетырехлетний лейтенант, чья вера в эту войну и оптимизм на ее счет мало чем уступали вере и оптимизму Козларича. Из младших офицеров батальона Шоумен был самый многообещающий, и Козларич поручил ему возглавить свою личную группу безопасности.
Выехав через усиленно охраняемые главные ворота ПОБ, они сразу же оказались на передовой. На обычных войнах есть передовая линия в прямом смысле, линия, к которой приближаются, которую пересекают, но на этой войне, где враг был повсюду, передовой было всё вне заграждения, с любой стороны: это здание, этот населенный пункт, эта провинция, вся страна, куда ни взгляни.
