Хорошая работа - страница 6

Ребята окружили Григория Васильевича, стали с ним прощаться:

— Счастливо в гору!

— Доброй вахты, Григорий Васильевич!

— Учиться будем хорошо, честное пионерское!

— Приходите к нам еще, дядя Гриша!

Все ребята пошли провожать своего гостя.

Кто-то взял Паню за плечо.

Он обернулся и увидел Николая Павловича.

— Все хорошо? — спросил Николай Павлович как будто спокойно, но с улыбкой радости в глазах.

— Ох, хорошо, Николай Павлович! Коллекция всем как понравилась…

— И речь твоего отца о больших ковшах, Паня!

В первый раз Николай Павлович назвал Паню просто по имени. Это еще прибавило ему радости: хоть сейчас пройдись колесом по всем коридорам. Он помчался искать товарищей, чтобы порадоваться вместе с ними, и нашел почти всех кружковцев возле краеведческого кабинета.

— Вот он, Пань-Панек, мил-голубок! — Вася Марков ринулся к Пане. — Ребята, старосту качать, сквозь потолок до седьмого неба! Взялись!

С трудом вырвавшись из рук Васи, братьев Самохиных и Егорши, Паня задорно выдвинул другое предложение:

— Кто в пляс? Васек, вызывай Егоршу!

Но Егорша Краснов, не дожидаясь приглашения, пошел по кругу на забавно подогнутых нотах, быстрый, как огонек, с притворно суровым лицом.

— Пань, давай песню! «Кузнечную», Пань! — потребовал Вася, уже выделывая на месте коленца и ревниво приглядываясь к Егорше.

Поскорее откашлявшись, набрав воздуха побольше, Паня встряхнул перед собою кистями рук, щелкнул пальцами и залился с перехватами и переборами, как это получалось у него, когда душе не терпелось взлететь повыше:

— Давай, давай, не задерживай! — подбадривали плясунов Вадик, Самохины и другие ребята, хлопая в ладоши.

А Гена, засунув руки в карманы, глядя на носки ботинок, вдруг, не сходя с места, забил ровную быструю чечетку, будто на пол посыпалась крупная, звонкая дробь.

Строители «Уральского хребта» так расшумелись, что не сразу услышали звуки горна, возвещавшего о начале второго отделения пионерского сбора.

Холодный мелкий дождь лил двое суток. И когда на третьи утром перестал, небо не очистилось, как это бывает летом после дождя, а осталось серым, пасмурным. Хмурые тучи медленно и тяжело плыли над землей, плыли так низко, что, казалось, цеплялись за зеленые еще вершины осин и карагачей. От реки Сакмары дул сырой и густой ветер. Он то затихал, то снова, будто после раздумья, становился порывистым и свирепым; тогда тонкие ветки карагача со свистом гнулись то в одну, то в другую сторону, редкими стайками улетали с осин первые желтые листья, а тучи начинали ронять мельчайшие капли.

В любую минуту снова мог хлынуть дождь.

В колхозной риге несколько девушек перелопачивали зерно, подготовленное для отправки на элеватор.

Кладовщица то и дело выходила из риги, посматривала на дорогу и, не видя там ожидаемой машины, покачивала головой:

— Нет, теперь уж, видно, не приедет. Вечер подходит, а его нет. Засел, наверно, — дороги-то вон как развезло. А парень боевой! Если не приехал — значит, засел. Не ко времени дожди пошли. Это разве шутка — план не выполнен, хотя всего только двенадцать тонн осталось сдать государству! Эх, не будь дождя — вчера бы все подчистили!

На широкой деревенской улице показалась трехтонка; она медленно ползла, оглушительно гремя цепями, намотанными на колеса.

— Девчата! — закричала кладовщица. — Борька катит! Красный флажок на машине — значит, он!

Грузовик свернул с дороги, ловко развернулся и задним бортом вплотную подошел к риге.

Как только замолчал мотор, девушки принялись насыпать в кузов пшеницу.

Шофер молча выбрался из кабины, не спеша обошел машину, потрогал все скаты, залил в радиатор воды. Потом глянул на хмурое небо, что-то хмыкнул, закурил самокрутку и, обратившись к девушкам, сказал:

— Проворнее давайте, поторапливайтесь!

Ему было девятнадцать лет, но маленькое худощавое лицо и небольшой рост делали шофера похожим на мальчика.