— Вздохни поглубже, сынок, вот так!
И сапожник шумно втянул в себя воздух. Но Сыбчо только захрипел. Этак он помрет раньше, чем его пырнут штыком. Старик достал сына ногой.
— Вздохни поглубже, говорю тебе, собака. Подумаешь, велика беда, коли нас не станет!
И Сыбчо пришел в себя.
— Н-не-ох-хо-та по-ми-рать, о-о-тец.
— Д-у-у-маешь, мне о-х-хо-та! Да сколько людей уже по-мерло, Сыбчо... А м-может, тебя и не у-у-бьют. Что эт-то б-будет, если начнут у-у-бивать молодых...
У соседнего дерева отвязали адвокатишку Дырленского. А-а, начинается!
— С-сы-ыбчо, начинают!
И выскочили глаза Сыбчо из орбит, губы вспухли и растрескались, он закричал отчаянно:
— Помогите, люди! Нас убивают, эй!
Рев — страшный, животный — прорезал белую ночь. Старик-сапожник забился, отдирая привязанные к стволу руки: люди, отвязавшие от соседнего дерева адвоката Дырленского, подошли к Сыбчо.
Зазвенел стальной голос:
— Кто кричал?
Сыбчо поперхнулся, и опять понесся звериный вопль:
— Я-а-а!..
Отец прикусил язык: тупой выстрел из револьвера тряхнул молодое тело привязанного за его спиной Сыбчо. Старый сапожник весь напрягся, захлебываясь кровью из прокушенного языка, повернул голову к убийце сына и, задом, отчаянно пнул его ногой.
Убийца отскочил. И выругался. Потом и перед старым сапожником разинуло пасть черное, как змея, дуло. Выстрел раздался совсем близко — тупой.
Белая ночь стала красной.
А женщины, прижатые к задней стене дома, визжали и качались, словно занавес с намалеванными на нем фигурами.
И блестели перед ними солдатские штыки, как погребальные свечи.
Кордон солдат разомкнулся — вперед вытолкнули адвоката Дырленского. Женщины замерли.
Перед ними стал высокий мужчина.
— Болгарки! Тихо! Болгарки, отвечайте на мои вопросы. Так. Вот, перед вами — ничтожество. Итак, я спрашиваю: человек это или червь?
Человек, конечно, какой же это червь! Женщины жались одна к другой. Оратор взбесился.
— Отвечайте, раз я спрашиваю, мерзавки!
Страшный... Женщины зашептались: «Это Дырленский. Он самый!»
— Ну, хорошо. Так. Этот червь — Дырленский, адвокатишка. Теперь пусть выйдет вперед та сволочь, которая его родила. Сейчас же!
А-а! Женщины стояли, словно громом пораженные. Кто-то крикнул громко:
— Да она на кладбище!
Оратор не понял.
— Что такое?
И загалдели женщины вдоль всей стены:
— На кладбище она, эй!
— Там ее ищите!
— Чтоб и вас туда перетаскали!
Высокий человек встрепенулся. И склонился к живому занавесу:
— Это кто сказал? Выйти сюда! Немедленно!
— А-а! — прохрипела одна.
— А-а! — крикнула другая.
И заголосили хором:
— Мертвые — не сволочи! Мертвые — святые, слышишь, проклятый, чтоб тебя бог убил!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Дурак Кандилев, тьфу!»
Полковник Гнойнишки отвел оратора в сторону. Нельзя так, это ведь женщины, сейчас раскудахчутся, как курицы.
— Более сдержанно, господин Кандилев, более сдержанно и тактично, понимаешь, этак.
— Понимаю, господин полковник.
Женщины стояли, тесно прижавшись одна к другой. Кандилев заговорил более мягко. Пусть выйдет та, которая желала ему попасть на кладбище. Добровольно пусть выйдет, он ей ничего не сделает!
Вот так по-человечески и надо. Женщины начали подталкивать друг друга. Среди них заметалась взлохмаченная голова, окровавленное лицо. Капаниха, должно быть! Трудно было разобрать, но скорей всего это была она — сапожничиха.
Кандилев взял ее за плечи и повернул лицом к женщинам.
— Так! Значит, болгарки, эта ведьма и родила этого червяка!
Капанова — рослая, плечистая — возмутилась: чтоб она да родила этого съежившегося перед солдатами лилипута?! Но Кандилев повысил голос:
— Теперь, женщины, я хочу, чтобы вы — тоже добровольно — вытолкали вперед родных или двоюродных сестер этого червя. Ну!
Женщины переглядывались. У Дырленского, молодого адвоката, не было родни — он вырос круглым сиротой. Кандилев смешался. Необходимо было найти хоть каких-нибудь сестер червя Дырленского, совершенно необходимо. А их не было, и женщины, естественно, не могли их выдумать.
Кандилев беспомощно оглянулся вокруг и снова вскипел: брешут, мерзавки! Но полковник Гнойнишки опять взял его под руку: раз у родоотступника Дырленского нет родных, откуда же их возьмут эти женщины!
