Прошло не больше времени, чем нужно сигнальщику флагмана на то, чтобы добежать до адмиральской каюты, как на флагмане взвился на нок-рее вопрос: «Флагман — «Славе». Мак-Кул жив?». Хорнблоуэр прочитал флажки на лету и тут же доложил капитану.
— Отвечайте утвердительно, — приказал тот. Едва подтверждение было передано на «Победу», оттуда поступил новый сигнал: «Немедленно принять Мак-Кула на борт. Приготовиться к заседанию Военного Трибунала Флота».
Военный трибунал — это серьезно, но Хорнблоуэр по-прежнему не знал, кто же такой этот самый Барри Мак-Кул. Дезертир? Вряд ли обычный дезертир привлек бы к своей персоне внимание командующего эскадрой. Изменник? Тогда почему его собираются судить на корабле?
По приказу капитана Харт отправился на «Эсперансу» за пленником, а между «Славой» и «Победой» продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала.
Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом Мак-Кула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста Мак-Кул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца. Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что Мак-Кул мог быть только ирландцем.
Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию., где часть их поступила на службу в армию. Мак-Кул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.
Прошло не менее часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.
— Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, — сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.
Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.
— Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, — заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.
— А за что его должны повесить? — спросил Хорнблоуэр.
— За дезертирство, за что же еще? — ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. — Хотя, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 1798-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.
— А я думал, что он мятежник.
— И мятежник тоже, — сказал Роберте. — В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.
— Понятно, — сказал Хорнблоуэр.
— Той осенью мы за два дня навербовали целую сотню матросов, — добавил третий лейтенант м-р Смит.
"Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, — подумал Хорнблоуэр. — Флот нуждался в матросах и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки».
— Барри Мак-Кул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, — объяснил Робертс. — Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по-прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами — так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, — этим именем он назвался при вербовке.
— Вульф Тон тоже напялил французский мундир, — сказал Смит. — Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.
— В случае дезертирства чужой мундир считается отягчающим обстоятельством, — нравоучительно заметил Робертс.
