Стояли наши корабли во Владивостоке, в ремонте. Модернизировались в очередной раз. Имели они специальное назначение, а значит и пропуска на них были специальные, с массой печатей и секретных значков. На юте стоял не матрос, как обычно, а офицер или мичман, проверяя документы у прибывающих.
Сход с корабля был тоже строго регламентирован. Мы стояли в родном для многих Владивостоке, как в иностранном порту. Даже офицеры должны были в час ночи, не позже, возвращаться на корабль. Опоздавшие оставались «без берега» на все время ремонта, а это не меньше трех-четырех месяцев.
За время службы многие растеряли прежние курсантские навыки и не успевали за четыре часа на берегу отдохнуть так, как мечталось в одиночестве ночной каюты. Грезы, в большинстве случаев, так и не реализовывались. Не всем везло, как нашему штурману.
Однажды он зашел в ресторан «Зеркальный», и познакомился с женщиной. Женщина оказалась кандидатом наук по астрономии. Срабатывающее ранее безотказно, после чего девушки спешили расставить ноги, шокированные глубиной познаний, собственным невежеством и сравнением: «Посмотри, какая звездочка — это альфа Центавра, она такая же недоступная и недосягаемая, как ты», которое они тут же старались опровергнуть (и опровергали, смею вас заверить), — пришлось отставить.
Он лихорадочно вспоминал названия звезд и созвездий на теплом летнем небе, а она называла расстояние до них в парсеках, интенсивность свечения в канделах, сопутствующие планеты и спутники. Штурман потух. Он понял, что с такой умной женщиной удовлетворить свои первобытно-половые инстинкты не удастся.
Он начал «отрабатывать».
— Извини, дорогая, но проводить тебя, как и составить компанию на ночь, не могу. Служба зовет. Я заступаю дежурным по кораблю и должен покинуть тебя немедленно.
На этом эпизоде штурман делал паузу и выжидательно смотрел на лишенных схода.
— Ну-ну, не тяни, и что? — вопрошали они с лихорадочным голодным блеском в глазах и детской верой в хороший конец сказки.
Штурман не обманывал их ожиданий. После эффектной паузы, он с гордостью ставил всех в известность о конце скоротечного романа. Это помогало утвердиться профессионально и сгладить собственную растерянность при тестировании на профпригодность, а так же еще раз доказать, что все женщины — просто женщины, и именно женское начало в них доминирует:
— И вот тут она и говорит: что ж ты раньше не сказал, миленький? Ну, давай в этом подъезде, в стояка, и по-быстрому!
Сидящие восклицали, завидовали, смаковали и строили надежды.
Саня Жбанов тоже слышал этот рассказ. Неоднократно. Более того, эта кандидат наук приходила к нему во сне. Сначала он уничтожал ее познаниями в астрономии, а потом долго и самозабвенно имел. Он не сходил с корабля уже два месяца, и поллюции, характерные для юношей в период полового созревания, а не для старшего лейтенанта, навещали его регулярно.
И вдруг — долгожданный и неожидаемый уже сход. Саня не сошел — ринулся. Кабак гремел музыкой и манил женским призывным смехом. Саня выбрал.
Девица, натанцевавшись, сообщила, что живет еще с двумя подружками, которые не прочь познакомиться с таким красавцем.
— Скажите, Саша, а как вы относитесь к оргии? Я не знаю, что это такое, но не прочь поучаствовать вместе с подругами. Только для расширения кругозора, поверьте. Вообще-то, я не такая, но устоять против вас я не могу… Да и подруги как сестры мне, мы всем делимся…
У Жбанова от ее слов кружилась голова и сладко ныло в паху. Все ночные грезы обещали материализоваться.
«Группенсекс, группенсекс…» — билось в висках. Происхождения слова он не знал. Не знал и языка оригинала, но интуитивно думалось, что это немецкий. Ведь именно немецкая порнография изобилует не сюжетами, а телами и вожделенными частями тел. Ее он видел. Две кассеты. Понравилось.
