— Ага, я за тебя ответчица перед Богом и людьми, — хмыкнула Раиска. — Слышала я это.
— Не смейся, — сказал он строго. — Тут дело очень серьезное.
— Твой Сент-Экзюпери имел в виду только самого себя, когда говорил, что мы в ответе за тех, кого приручили. Он приручал, он и отвечал. А ты ишь как перевернул! В свою пользу. На себя налагай долги да обязанности, а я пташка вольная, никто надо мной не властен.
— И этот, про которого говоришь, будто полюбила… и он не властен над тобой?
Надежда прозвучала в словах Муравлика.
— Он властен, — тихо сказала Раиска. — Я его холопка, тем и счастлива. Прощай…
Он стоял, как пришибленный.
— Да не горюй! — ободрила его Раиска, уже поднимаясь на крыльцо. — Жизнь прекрасна и удивительна — вот что главное. И не бери лишнего в голову…
И с этими словами ушла в дом.
Сколько он потом ни звякал своим звоночком, не появилась. Зато вышла из огорода мать, о чем-то довольно долго толковала с ним. Раиска глянет из окна — мать в чем-то тихонько убеждает Витю. Или утешает? А он понуро ее слушает…
21
На другой день она должна была опять ехать на базар, но сказалась больной, как и в прошлый раз. Мать не ворчала, собралась сама, причем довольно охотно. Может, надеялась, что там, в городе, Арсений Петрович опять подойдет к ней и предложит подвезти?
«Нет, — подумала Раиска удовлетворенно. — Ты опоздала… Он уже мой».
Стишки детские вспомнились ей:
Ах, попалась, птичка, стой,
Не уйдешь из сети.
Не расстануся с тобой
Ни за что на свете.
Мать поспешила к рейсовому автобусу в Дятлово, а Раиска, чуть повременив, следом за нею — в Яменник. Она несла Арсению Петровичу обещанную книгу и очень спешила, словно боялась опоздать.
Ее преследовал страх: вдруг вот сейчас придет, а палатки уже нет на месте, и ничего нет, только травка примята на берегу… да и та через несколько дней выпрямится. И тогда — всё, словно и не было тут никого и ничего.
«А что? Собрался и уехал… долго ли ему!» — подумала она и прибавила шагу.
Но нет, и палатка стояла, и все прочее было на прежних местах, только самого Арсения Петровича не было. Она окликнула негромко — никто не отозвался, только малая птаха вспорхнула из ближнего куста.
«Ах, попалась, птичка, стой…»
Раиска положила книгу на видном месте и отправилась на поиски.
Арсений Петрович сидел возле ручья, где по мелководью был выложен мозаикой портрет женщины.
Раиска некоторое время наблюдала за ним. Он же сосредоточенно и терпеливо передвигал камешки по дну длинной палкой, сидя на корточках. Он был так увлечен своим занятием, что не заметил ее. Что-то у него не получалось, он хмурился, потом подвернул брюки, сделал осторожный шаг в воду, наклонился, поправил камешек другой палочкой, покороче, и вернулся на прежнее место.
Вчера он сказал ей: «Нет, я не художник. Рисовать совершенно не умею. А что до того портрета… блажь в голову пришла. Однажды пробирался по этому ручью, а там водичка прозрачная растекается тонким слоем. Вот подумалось, что тут место какому-нибудь изображению… Если, скажем, портрет чей-то — лик этот будет обращен к небу, и оттуда, с высоты, виден. Понимаешь?»
— Все-таки ты художник, — убежденно сказала ему Раиска. — У тебя талант. Эти высверки в глазах у женщины… как ты догадался, что туда надо поместить именно эти камешки?
— Они только при солнце, — сказал он с детской застенчивостью.
Заговорили уже о другом, но Раиску не оставляли мысли о той женщине.
— Мне завидно, — призналась она. — А ты мог бы нарисовать там мой портрет?
Арсений Петрович довольно долго молчал.
— Послушай, — сказал он после раздумья. — Я тут ни при чем. Я не создавал портрета — просто передвигал камешки. А лик этой женщины проявился сам. Значит, она того очень хотела… Если ты так же захочешь, как она… что ж, может быть, у меня получится. Почему бы и в самом деле тебе не проявиться там?
— Я очень хочу… — сказала Раиска, обнимая его.
Этот разговор был вчера. А теперь она тихо-тихо подошла к нему и остановилась в нескольких шагах, боясь, что он услышит ее дыхание или даже стук ее сердца. Может быть, он выкладывает уже ее, Раискин, портрет? Если бы так…
