— Что тебе, папа, нарисовать?
— Ну, изобрази хотя бы человечка.
— Я тебя, папа, нарисую.
— Можно и меня.
Чертёжным карандашом, острым и твёрдым, как игла, высунув от усердия язык, Коля старательно и долго водил по бумаге, потом обращался к отцу:
— Готово, пап!
Пётр Степанович внимательно рассматривал рисунок.
— Очень хорошо! Только у меня, к сожалению, две руки. Третью сотри. И добавь мне второе ухо.
Затем он вставал и, посадив мальчика на плечи, ходил с ним по комнате; подходил к шкафу с чучелом, и Коля, дотянувшись до белки, гладил её.
Иногда в эти минуты входила Елена Семёновна. Она ставила на стол стакан чаю и блюдечко с сухариками. Потом неодобрительно говорила:
— Опять ты, Коля, отвлекаешь отца!
— Да нет, ничего, это мы косточки разминаем, — улыбаясь, отвечал Пётр Степанович и бережно опускал сына на пол.
— Пей чай, Пётр, — произносила Елена Семёновна, — ведь ты умрёшь с голоду, если я о тебе не позабочусь. — Потом, взглянув на чертёж, добавляла с кажущимся знанием дела: — Какие сложные перекрытия у флотационного цеха!
Она садилась в креслице возле стола и начинала очинять карандаши.
— Вечно они у тебя ломаются, Пётр. А на днях, хочешь не хочешь, устрою у тебя генеральную уборку. Смотри, какой беспорядок!
— Это кажущийся беспорядок, — отшучивался Пётр Степанович, — знаешь, как на стройплощадке. Профану кажется чёрт-те знает что за развал, а на самом деле — всё необходимое и в необходимом порядке.
— Ну, каждая стройплощадка со временем превращается в здание, а твой кабинет...
— А у меня — вечная стройплощадка, — с улыбкой отвечал Пётр Степанович. — Такая уж моя планида.
— Ты ещё здесь, Коля? — удивлённо спрашивала Елена Семёновна. — Что интересного нашёл ты здесь? Разве мало у тебя игрушек? Ты не должен мешать отцу.
Постепенно Коля перестал ходить в отцовский кабинет.
Он рос послушным, сдержанным мальчиком. Учился хорошо и легко переходил из класса в класс. Елена Семёновна посещала родительские собрания и возвращалась с них довольная.
— Замечаний Коле нет, — рассказывала она мужу. — Лёня Лепёхин — неряшлив; Вася Терентьев опять дрался; Женя Пронский отлынивает от физкультуры; Коля Ершов написал в письменной работе нелепую фразу: «При нашествии Батыя была война, чума и другие мероприятия». А о нашем Коле — ничего плохого. Надо будет ему к весне велосипед. Аннушка говорит, что он давно об этом мечтает.
И велосипед покупали.
Одно лето провели на юге, на берегу моря. Здесь, как назло, Коля заболел, — инфекцию он привёз в себе, очевидно, с севера. Все трое — и отец, и мать, и Аннушка — попеременно дежурили у постели. Когда больной пробуждался, перед тем как снова впасть в забытьё, он видел в сумраке зашторенной комнаты знакомые ласковые и серьёзные лица, и ему на минутку становилось легче. Но вот опасность миновала, и Пётр Степанович улетел на север; он и так просрочил отпуск.
Когда Елена Семёновна провожала мужа на аэродром, он сказал ей:
— А знаешь, Николай наш помягче стал после болезни, поласковее. Ты уж, Лена, побольше на него внимания обращай.
— Ах, Петя, разве я о нём не забочусь! Ты ведь видел здешних детей, ни у одного такого стильного морского костюма нет, как у нашего. Или вот...
— Не в костюмах сила, — перебил её муж, — ты душевнее с ним будь, ласковее.
Пётр Степанович задумался, хотел сказать ещё что-то, но уже готов был к отлёту самолёт, пора было прощаться, и ни о чём серьёзном говорить уж было нельзя.
Коля поправлялся, но был ещё слаб. Им владела радость выздоровления; он умилялся по пустякам, был то восторжен, то грустен. В голову ему приходили неожиданные мысли.
— Мама, правда, когда выздоравливаешь, всё по-другому кажется, как будто когда первый снег выпал.
— Странное сравнение, — улыбаясь, отвечала Елена Семёновна. — К счастью, здесь и зимой снега не бывает. Ну, а что от тебя передать папе?
Она складывала листок и, встряхнув флакон «Красной Москвы», проводила стеклянной пробочкой по краю письма. Потом вкладывала в конверт и первым делом писала в левом верхнем углу — «авиа».
— Я, мой мальчик, на почту схожу, ты не скучай; Аннушка будет всё время рядом. После почты, может быть, и на пляж зайду, позагораю немного. А то приеду домой, а папа скажет: «Что это ты белая, как сметана!».
