— А я не верю, что вы собирались это сделать. Вам просто надо выкачать из меня нужные сведения.
Это было правдой. Она меня мало волновала, а если и волновала, то не так, как бы ей этого хотелось. К тому же я не очень ей доверял. Казалось, в ее очаровательном теле уживались два противоположных существа — одно чувствительное и искреннее, другое — жесткое и агрессивное.
Она встала и подошла к стеклянной стене, обращенной к горам. Теперь они стали сиреневыми и бледно-лиловыми с темными сгустками синевы, скопившимися в расщелинах и ущельях. Все стало синим — горы, небо, город внизу.
— Синий час, — произнесла она про себя. — Когда-то я любила это время больше всего. А теперь у меня такое ощущение, будто оно предвещает мою агонию.
Я встал и подошел к ней.
— Вы слишком поддаетесь фантазиям.
— Как много вы знаете обо мне.
— Я же вижу, что вы интеллигентная женщина. Так поступайте же соответственно. Если боитесь — уезжайте или оставайтесь, но примите меры. Обратитесь в полицию.
— Вы даете замечательные советы, лишь бы не ввязываться самому. Я уже обращалась в полицию вчера после очередного телефонного звонка. Шериф прислал полицейского, который объяснил, что такие звонки не редкость и занимаются этим обычно подростки.
— А это не может быть подросток?
— Не думаю. Хотя полицейский и сказал, что они зачастую изменяют голоса до неузнаваемости. Он просил меня не беспокоиться.
— Ну так и не беспокойтесь.
— Стараюсь, но ничего не получается. Я боюсь, Лу. Останьтесь со мной!
Она повернулась и прижалась ко мне. Но, кроме жалости, я ничего не испытывал. Я был ей нужен, и она пустила в ход свое тело, чтобы заполучить меня.
— Мне надо ехать, — произнес я. — Я с самого начала сказал, что у меня дела. Заеду потом.
— Большое спасибо!
Она отпрянула от меня с такой силой, что ударилась о стекло, и я вспомнил о разбившейся птице.
Я спускался с холма в сгущавшихся сумерках, на разные голоса повторяя себе, что поступил правильно. Но уговорить себя было довольно трудно — я чувствовал, что как бы ни поступил, все равно это будет неправильно. Так уж сложилось.
Портье в шитой золотом морской фуражке, по виду которого можно было, однако, сказать, что к морю он не имеет никакого отношения, сообщил мне, что Алекс Кинкейд заказал номера, и вышел. Я поехал в «Прибой» пообедать. Сияющий огнями вход в гостиницу напоминал мне о Фарго и огромном количестве ненужных теперь фотографий.
Фарго сидел в темной лаборатории, расположенной рядом с крошечным офисом. На носу у него были светозащитные прямоугольные очки, так что глаз его я не видел, зато видел недовольную складку у рта. Он взял со стола большой конверт и пихнул его мне.
— Мне показалось, что вам срочно нужны фотографии.
— Да, но все меняется. Мы нашли ее.
— Значит, они вам теперь не нужны? Моя жена работала полдня так, что от нее пар валил.
— Нет, я возьму их. Даже если они не пригодятся мне, я их отдам Кинкейду. Сколько я вам должен?
— Двадцать пять долларов, включая пошлину. Двадцать четыре девяносто шесть, если быть точным.
Я дал ему две десятки и пятерку, и складка у рта начала разглаживаться.
— Они встретились?
— Еще не знаю.
— Где вы ее кашли?
— В местном колледже. А работает она шофером у пожилой дамы по имени Брэдшоу.
— У которой «роллс-ройс»?
— Да. Вы ее знаете?
— Не сказал бы. Обычно она с сыном завтракает здесь по воскресеньям. Дама с характером. Я однажды сфотографировал их на удачу — вдруг они захотят купить фотографии, — так она пригрозила, что разобьет аппарат своей палкой. Я разозлился, чуть было не сказал старухе, что в этом нет надобности, так как камера уже «полетела», запечатлевая ее рожу.
— Но не сказали этого?
— Я не могу позволить себе такую роскошь. — Он развел руками. — Она входит в местную элиту, меня бы просто уволили.
— Да, я понял, что она крутая женщина.
— Дело не только в ней. Ее сын играет важную роль в академических кругах. Похоже, он симпатичный парень, несмотря на все эти гарвардские ужимки. Он-то ее успокоил, когда она хотела разбить мою «лейку». Хотя я плохо понимаю, как такой красивый парень в сорок лет все еще держится за мамину юбку.
