И протягивает мне полную подшивку ленинской газеты «Искра». О чудо, раритет был подлинным! Я стал судорожно перелистывать реликтовую партийную литературу о партийной жизни на предмет поедания мышами. И уже придумал три варианта ее сбыта за вознаграждение, как рыдающий Як вырвал из самой середины заложенную бубновым валетом страницу:
— Вот, читай! Здесь, заметки с мест, «Случай в Воронежском централе». Нет! Я сам прочитаю! «Узники тюрьмы, эсеры и эсдеки, возмущенные бестактным поведением ее начальника ротмистра Н., не снимавшего фуражку при входе в камеру, объявили бессрочную голодовку протеста. Через три дня последовало распоряжение начальника Департамента наказаний: так как тюремная камера является для уголовных и политических жилым помещением, каждый входящий в него обязан снимать головной убор и калоши».
Темные очи алконавтов пролились несвежими ручьями.
— Манолис, кореш! Какую Россию нам потеряли!
Мы разлили по стаканам бутылку перцовки и выпили на троих не чокаясь.
Як умер на свободе от не залеченного алкоголем туберкулеза, подхваченного в тюрьме.
Фан женился на буфетчице с двумя детьми и никаких проблем в жизни сорок пять лет не имеет.
Подшивку «Искры» с подклеенной страницей я обменял без квитанции у директора букинистического магазина горбатого шестидесятника Ю. Л. Болдырева на полное собрание сочинений М. Е. Салтыкова-Щедрина в двадцати томах (М., 1933–1941).
С умилением окунувшись в ту Россию, которую нам не потеряли.
О, лето красное, любил бы я тебя, когда б не пыль да зной, не комары да мухи, да летние трудовые семестры, воспетые в радостных комсомольских песнях типа «Яростный строй гитар, яростный стройотряд».
И хотя в ярости подступающей старости нет ничего ярче возвышающего обмана ушедшей молодости, миф о Карфагене должен быть разрушен!
Комсомольско-молодежный отряд непринудительного труда в честь трудолюбивого инсекта назывался «Муравей», и самодеятельная песня о нем несколько приземляла высокий штиль:
Бум с БАМом и блядство братских ГЭС были для нас далекой романтикой, и на первом курсе университета мы еще не знали подробностей. Нам хотелось дружить и быть вместе: мы уже поделились на разнополые пары и любили друг друга! Трех времен года на это явно не хватало. Ждали лета, веря в сказочные заработки бойцов стройотрядов. Самых крепких ребят нашей группы записали на курсы комбайнеров. И через две недели занятий мы получили удостоверения в соответствии с проявленным интеллектом. Мне вручили красный диплом «Помощник комбайнера».
К месту своего назначения мы ехали вместе с другими романтиками целым поездом с цветами, гитарами, мамиными пирожками и солидным запасом запрещенного спиртного. За сутки путешествия я коренным образом переосмыслил цель. И, выбросив в придорожную канаву сертификат помкомбайнерского качества, сошел с поезда тайным бойцом отряда «Муравей», в списках которого не значился. Но в них была любимая девушка, не расставаться с которой на всю оставшуюся жизнь я окончательно решил в эту душную железнодорожную ночь.
Нас разместили в детских яслях. Поясняю — в детских яслях! То есть кроваток больше метра в длину в спальных покоях и не предполагалось. Да что кроватки! Покушай — покакай. Но приспособление для второй части круговорота еды в природе в младенческом учреждении являло собой широкую доску с двухдюймовыми отверстиями в соответствии с техникой безопасности подрастающего поколения. Попасть в них без промаха могла только жопа имени Вильгельма Телля. Таких волшебных стрелков в стройотряде не было, и сортирные дыры вскоре наглухо покрылись несмываемым позором. К счастью, первая часть кругооборота и не предполагала второй — еда нам изначально просто не выдавалась, что привело к дилемме — как выработать вторичный продукт при отсутствии первичного?
Рыба, на ловлю которой в местной речке мы наивно рассчитывали, там не водилась по причине ее полного удушения коровьим навозом с находившейся вверх по течению говна животноводческой фермы. Яровые еще не поспели, и с голодухи даже поднимался вопрос о поедании «подкопеночков» — пойманных в стогах прошлогодней соломы жирных полевых мышей, запеченных без хвостов на углях в собственном соку, известных старшим товарищам как рядовое блюдо послевоенной деревни. Однако юные девицы начали так визжать от одного этого предложения, что и нам, мужикам, оно не понравилось. Решили писать письмо на деревню дедушке-командиру, мол, Христом Богом тебя молим, возьми ты нас отседа!
