— С самого Нового года мы очень редко виделись. Все больше перезванивались.
— Извини, — после тяжелой паузы продолжила она, — я не собиралась загонять тебя в ловушку. Ты, кажется, сказал: это — серьезно? Знаешь, я рада. В последнее время мы стали настолько чужими, ты даже не представляешь. Меня уже перестало волновать, где он пропадает, куда все время ездит. Все опостылело. И прежде всего — опостылело играть прилюдно в счастливое семейство. Какой-то муляж, внутри которого пусто и глухо. Сейчас только Олечка нас и связывает. Но ведь это тоже обман. Ради ребенка?.. Я по себе знаю, каково ребенку расти и жить во взрослом вранье. Недавно я предложила ему разойтись. И честное слово, рада, если он наконец решился.
— Да очнись ты, Мила! Послушай…
— Не надо, — в который раз сказала она. Голос звучал устало и бесчувственно. — Я тебе позвонила с одной лишь просьбой: передай ему, когда встретишь, что сейчас не нужно никаких объяснений. И приезжать не надо. Пусть оставит нас в покое и живет как хочет.
Раздался щелчок, потом частые гудки. Она положила — может, бросила? — трубку, оставив меня в полном разброде мыслей и чувств. Минуту-другую я разглядывал телефон и колебался, но потом раздраженно махнул рукой и не стал перезванивать.
Я долго отходил от тягостного разговора. Сидел на кухне, пил кофе, не чувствуя вкуса, курил сигарету за сигаретой. И все перелопачивал мутноватый осадок в голове. Мне не нравился этот новый оборот, определенно не нравился. Что-то в моих представлениях стало разлаживаться. Обрушившиеся на меня сведения сдвигали перспективу, вписывали исчезновение Бориса в более широкий, чем мыслилось, контекст, в самый раз мне сейчас, конечно, только недоставало дополнительных перипетий. Я чертыхнулся и с тоскливой усмешкой подумал, что слишком часто стал всуе поминать черта — не накликать бы, если уже не накликал.
Нахлынувшие сомнения несколько расхолодили меня. И потребовалось усилие, чтобы встряхнуться и в какой-то степени овладеть собой.
Я взглянул на часы. Около девяти, звонить Гринько еще рано. Перебравшись в гостиную, я прилег на софу и снова взялся за унесенный из издательства коричневый блокнот. Накануне я дважды тщательно его обследовал, но ничего примечательного не обнаружил. Сейчас я уже не рассчитывал на удачу — так, для порядка, решил еще раз пролистать, прежде чем окончательно отставить. Сосредоточиться не удавалось, да я особо и не старался, предшествующие потуги вселили беспросветный скепсис: пожалуй, легче поймать мифическую черную кошку в темной комнате, чем за эдаким множеством женских имен угадать неведомую подругу Крачковой. Чувствуя себя дурак-дураком, я прощупывал взглядом чужие, ничего мне не говорящие фамилии. Под некоторыми размещались краткие пояснения: «научный редактор», «переводчица с французского», «сектор эстетики». Но большинство не сопровождалось никакими пометами. Учреждения и организации я проскакивал, не задерживаясь, — все эти «Вагриусы», НИИ, Фонды и прочее ничего подсказать не могли. Пустое занятие, свербило в голове, абсолютно пустое. Мало ли где таится искомая запись, да и существует ли эта подруга вообще — вариант, о котором думать не хотелось, но полностью исключить из закоулков мысли не получалось.
Внезапно, когда перебирал уже последние страницы, глаза сделали стойку. Еще при первом осмотре четыре прописные буквы «ЦДРИ» отметились в уме мимолетным напоминанием о месте, где состоялось злополучное знакомство. И сейчас не сразу дошло, что меня зацепило. Но через пару секунд я постучал себя кулаком по лбу и громко выругался. Как же я умудрился проглядеть столь очевидную несуразность: 152 — первые числа номера… Они никак не соотносились с центром, — начальные цифры телефонов там, насколько помнилось, совершенно иные. Я поднялся с софы, нашел свою записную книжку, сверился и снова с досадой ругнулся: номер в блокноте действительно принадлежал не Дому.
Неожиданное открытие поначалу ввергло меня в изумление. Я принялся прокручивать в голове различные шизофренические варианты объяснения, зачем потребовалось столь своеобразно шифровать безобидную для постороннего запись. Потом сообразил, что сам начинаю походить на шизофреника, выискивая хитроумную подоплеку в несложных, лежащих на поверхности вещах. Ведь вполне возможно, что Борис попросту не знал фамилии женщины. Я досадливо повел плечами и решил отринуть никчемные сомнения. Лучше, не мудрствуя, воспринять случайную находку как добрый знак — мне как будто наконец улыбнулась удача, пусть краешком губ, слегка и мимоходом.
