Сам Корабельщик держался за правым плечом, под видом охранника или сопровождающего, что в годы революции никого не удивляло: ведь и самый грозный комиссар от выстрела в спину не зачарован. Понятно, что в самый Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, сокращенно — ВЦИК, без документа матроса не пустят, но для прохода во двор Кремля хватило моссоветовского документа.
Сбоку от комнатушки привратника прохаживался часовой-красноармеец из латышского стрелкового полка. Скромный осведомился, в какой им корпус пройти, часовой молча протянул руку в нужную сторону. Путешественники прошли мимо разнокалиберных прадедовских пушек с горками ядер, обогнули темно-зеленую громаду Царь-колокола. Тут стояли уже четыре вполне современные трехдюймовки, а вокруг пушек собралось почти три сотни военных, по большей части в серых шинелях и фуражках, среди которых костром горели ярко-красные опереточные шаровары, расшитые натуральным золотым шнуром, а над шароварами сияли глубоко-синие мундиры, тоже расшитые золотом и великолепно сбереженные.
Заинтересованный Скромный подошел к собравшимся и узнал, что все это немецкие и венгерские интернационалисты, взятые на войне в плен. Люди в синем и красном оказались ни много ни мало, венгерскими гусарами, добравшимися до Москвы аж из Омска.
— Мы готовы даже ценой нашей жизни защитить русскую революцию, которая несёт мир и братство всему миру. Русская революция, как революция за освобождение трудящихся народов, является в то же время и нашей революцией, революцией венгерских трудящихся! — гусарский командир поправил синюю шапочку седьмого Дебреценского полка и добавил:
— Вот какую клятву мы произнесли в Омске, еще зимой этого года. Мы долго сидели в Дарницком лагере. Это ад на земле. Потом нас отвезли в Сибирь — тут мы поняли, что на самом-то деле в Дарнице был еще рай.
Собравшиеся бойцы — вперемешку русские, немцы, венгры, китайцы, даже мелькнула бритая голова и коричневое лицо мусульманина — загомонили вразнобой:
— Мы никаких не наций!
— Труд наша родина!
— Везде нам кнут — нет разницы, что в Сибири, что в Буде.
— Чехи Самару взяли восьмого июня — наших братьев расстреляли просто так, за то, что венгры. Нельзя им спустить.
— Мы на Мурман чугунку строили. Хватит, наломали спину.
— Смерть капиталистам!
— Сначала вашим, а потом и нашим, — ощерился рыжий немец-артиллерист, похлопывая трехдюймовку по стволу, как живую. Китаец, протолкавшийся в первые ряды, поглядел на него вполне товарищески, нагнулся и похлопал по замку пулемет «максим» на станке Соколова, который таскал за собой, словно мальчик лошадку на колесиках.
— Мы направляемся на Восточный фронт, против Чехословацкого Легиона, — закончил командир батальона, по выговору и лицу чистый помор из-под Архангельска.
— Эх, рад бы я поговорить с вами! — Скромный заулыбался. Все-таки дело революции живет. Вот и зарубежные товарищи присоединяются. Значит, не зря все было.
— Но у меня дело к Свердлову. Пойдемте, Корабельщик.
— Запомни, товарищ, меня зовут Лайош Виннерман! — командир гусар козырнул. — Революция еще услышит о нас!
Немец-артиллерист и командир батальона переглянулись, усмехнулись и пожали на прощание руки Скромному с Корабельщиком.
Распрощавшись с храбрецами, путешественники повернули налево, ко входу во дворец — Скромный, конечно, не знал его названия, а Корабельщик не решился смущать стольких очевидцев листанием невидимой книги.
Поднялись на второй этаж, окунувшись в прохладный, полутемный после жаркого июня, коридор. По коридору пошли налево, не встречая ни одного человека и лишь читая на одних дверях — «ЦК партии» (коммунистов-большевиков), на других — «Библиотека», и так далее, без малейшего намека на местонахождение Ленина или Свердлова. Пришлось вернуться по коридору к лестнице.
Скромный постучался в дверь с надписью «ЦК партии», вошел.
В комнате обнаружились три человека. Скромный узнал в одном из них Загорского, виденного как-то на партийном собрании. Матрос успешно прикинулся дубом, так что говорить пришлось опять анархисту:
— Товарищи, подскажите приезжему из Украины, где помещается ВЦИК Советов?
