– Спасибо Весниным. Благодаря им Корбюзье смог начать работу в Москве, хоть и не довел ее до конца. Дом Центросоюза, где сейчас располагается Статуправление, достраивали по его проекту, но уже без его участия. Говорили, что, работая с русскими, он почерпнул у них много ценных идей и разнес их по миру. Именно за это его не очень любят некоторые маститые архитекторы старшего поколения, но… ладно. Гораздо хуже то, что его идеи у нас довольно бестолково растиражированы по всей стране…
Только сейчас голос Ангелины Ивановны вернул Владимира к реальности. Он так ярко представил себе картину знакомства Корбюзье с ее бабушкой, будто присутствовал в мастерской…
Спохватившись, Шапошников поспешил поддержать последнюю сентенцию хозяйки дома:
– Да, согласен. То, что он делал сам, было гениально, но адепты переборщили.
– Вот именно. Очень правильное определение. В результате для многих он стал создателем бесконечных бетонных сооружений – общежитий, заводов и санаториев – с ленточными окнами. Монстром, придумавшим высоту потолка в два сорок.
– Мне, кстати, всегда казалось очень досадным это обвинение в его адрес, – заметил Владимир. – Опять же – адаптация! Ведь Корбюзье был неисправимым идеалистом. Ему казалось, что он нашел способ за счет уменьшения высоты увеличить количество помещений. Его два сорок в высоту плохо сочетались с девятью обязательными метрами пространства на человека, по советским жилищным нормам.
– Владимир Николаевич, я вас обожаю. Конечно, это его главный тезис – у каждого человека должно быть свое личное пространство, отдельная комната, где он может заниматься чем хочет – хоть зарядкой, хоть творчеством. Главное – человек должен иметь возможность побыть один.
– Как говорила бабушка одной моей заказчицы: «Коммуналка – это академия подлости». Оттуда пошли резкость и категоричность суждений, обязательные поиски крайнего!
– Он хотел всех сделать счастливыми. Это утопия, – привычно вздохнула Ангелина Ивановна и продолжила: – Корбюзье стал часто и подолгу бывать в Москве. Постепенно они с бабушкой очень сблизились, но отношения скрывались от всех, хотя, конечно, многие о них догадывались.
– Постойте, так вы внучка Корбюзье? – наконец сообразил Владимир.
– Да. Сейчас можно сказать, что к счастью – да… Было ли это счастьем для бабушки – не знаю. Поначалу – конечно. Но потом… Но все по порядку. Моя тема – история архитектуры Москвы. Я писала по ней диплом, потом диссертацию, уже более конкретно связанную с Корбюзье. Была идея строительства Москвы как социалистической столицы. Купеческая, наполовину деревянная, она представлялась тогда символом отсталости, символом царской России. Нужно было какое-то крупное сооружение, способное затмить прошлое. Дворец Советов, к примеру, замысливался таким огромным, что храм Христа Спасителя был бы ему «по колено». Симонов монастырь взорвали. Это был политический акт: мол, на месте рассадника мракобесия построим очаг социалистической культуры! Здание Рабочего дворца сооружено на монастырском подворье по проекту братьев Весниных; оно вошло во все советские архитектурные учебники. Чудом уцелела Красная площадь: на месте ГУМа, например, должно было возникнуть здание Наркомтяжпрома – министерства, отвечающего за индустриализацию страны.
Корбюзье же предложил совсем другую концепцию новой Москвы: оставить старый город и строить рядом новую столицу, а историческую часть сделать музеем. Но наши вожди эту идею с негодованием отвергли. Было заявлено, что Корбюзье мыслит «не по-нашему». У нас есть Кремль, и от него должно все расти, развиваться. Стали строить новый дом Совнаркома, второй дом Совнаркома – печально известные «дома на набережной»… Объявили конкурс на проект Дворца труда, которому надлежало занять весь Охотный Ряд, в результате построили на этом месте гостиницу «Москва», которую теперь доблестно снесли. У нас вечно все так – «до основанья мы разрушим, а затем…».
– Был против, а в конкурсе на проект Дворца Советов на месте храма Христа Спасителя участвовал.
– Так храм к тому времени давно снесли…
