— Нет. Это невозможно. Абсолютно невозможно.
— Но это так, — мягко возразила она.
— Тебе следовало сказать мне об этом. Почему ты все скрыла от меня?
Он поднялся.
— Так уж получилось.
— Святой Боже, — простонал он. — Святой Боже, — он повернулся к Синкфилду. — Вы позволите покинуть вас на минутку, лейтенант? Мне надо кое-что взять в кабинете.
— Конечно, — кивнул Синкфилд. — Но вам придется поехать с нами в участок, сенатор.
Эймс кивнул.
— Я знаю, — он оглянулся.
Долго смотрел на Конни Майзель, а затем, шаркая ногами, пересек гостиную, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Почти тут же раздался выстрел. Я в это время не отрывал глаз от Конни Майзель. При звуке выстрела она улыбнулась.
Синкфилд первым влетел в спальню. Я последовал за ним, Конни Майзель — за мной. Эймс сидел за столом. Закинув назад голову. Он выстрелил себе в рот. Зрелище было не для слабонервных.
Библия лежала на столе. Библия-шкатулка, открытая и пустая. Я обошел стол. Револьвер выпал на ковер из безжизненно свисающей руки Эймса. Тридцать второго калибра, с укороченным стволом. «Кольт», с перламутровой рукояткой. Перламутр искусственный, подумал я.
Синкфилд шагнул к Конни Майзель. Наклонился. Их лица разделяло лишь несколько дюймов.
— Что ты ему сказала? — он едва сдерживался. Я видел, как набухли вены на его шее. — Что ты ему сказала, чтобы заставить его отправиться на тот свет?
Конни Майзель улыбнулась. Подняла руку, коснулась щеки пониже левого уха. Провела пальцем по скуле, затем постучала по подбородку.
— Повежливее, лейтенант. Повежливее. Не забывайте, что вы говорите с двадцатью миллионами долларами. Двадцать миллионов долларов не любят, когда на них напирают.
— Что вы ему сказали? — повторил Синкфилд едва ли не шепотом.
— Разве вы не знаете? — встрял я.
Он посмотрел на меня.
— Нет, не знаю. Я не знаю, что такого она могла сказать, чтобы он ушел в кабинет, сунул револьвер в рот и нажал на спусковой крючок. Я этого не понимаю. Он уже согласился поехать в участок. Он признал, что убил того парня в Лос-Анджелесе. Он же спокойно сидел и слушал, как вы рассказывали ему, почему умерли его жена и дочь. Его это не слишком взволновало. Может, и взволновало, но не слишком. А потом она шепчет ему на ухо пару слов, он встает, уходит в кабинет и стреляется. А вы спрашиваете меня, — разве я не знаю, что она ему сказала. Готов заявить честно и откровенно: не знаю. Откуда мне знать?
— Остальное он мог пережить, — продолжил я. — Мог пережить, потому что эти люди умерли, чтобы спасти его от тюрьмы. Дочь, жена. Они умерли из-за его давнего проступка. Но их смерть действительно не слишком взволновала его. Он даже мог жить с женщиной, которая его шантажировала. Почему нет? Если у нее такая внешность. Я бы тоже с ней жил. Да и вы, полагаю, не отказались бы, не так ли, лейтенант?
Он медленно кивнул.
— Не отказался, — у него сел голос.
— И что же, по-вашему, я ему сказала? — улыбаясь, спросила Конни. Улыбка была та же, что и при звуке выстрела.
— Вы сказали ему правду. Он не мог сжиться с ней и застрелился, Вы сказали, что вы — его дочь.
— О Господи! — выдохнул Синкфилд.
— Видите. Даже вам это не по нутру, Синкфилд.
— Мне-то что, — буркнул он. — А каково было ему.
— Я не его дочь, — заявила Конни.
— Его, его, — возразил я. — Вы родились в мае сорок шестого. Через девять месяцев после августовского ограбления винного магазина.
— В августе сорок пятого моя мать могла переспать с шестью десятками мужиков.
— Могла, но не переспала.
— Откуда вы знаете?
Я пожал плечами.
— Ничего я не знаю.
— Мой отец — Френк Майзель.
— Нет, — я покачал головой. — Френк не мог иметь детей. У него даже есть медицинская справка. Кроме того, он встретил вашу мать, когда вам было три или четыре года.
Синкфилд сверлил Конни взглядом.
— Ты приберегала этот подарочек напоследок, не так ли? Именно так вы хотели отделаться от него. Ты и Дэйн. Сначала шантажировать и спать с ним, потом убить его семью и нанести последний удар, оправиться от которого он бы уже не смог: сказать, что он спал с собственной дочерью.
— Вы арестовываете меня, лейтенант? — с улыбкой спросила Конни Майзель.
