Хлеб и соль - страница 25

Гриша посидел, покурил мрачно, пошевелил бровями, встал. Вошла в столовую Катя. Постояла в дверях, потерла глаза, разъеденные ядовитой степной пылью, сказала тихо:

— А мы с Сашей норму зробили. — Сказала и посмотрела на Гришу преданно, счастливо. — Гриш, а ты что здесь? — В голосе у Кати робость.

— Как чего? Тебя жду. А тебя и обнять нельзя, чумазую.

— Я сейчас, Гриша, переоденусь...

Опять остался Гриша один. Покурил, покачал головой, пробормотал вслух: «Вот бабы, глупый народ, одно слово — меньший брат».

Дождался Соню, сказал ей небрежно:

— Ну, ты тут давай шуруй. Скоро Сашке завтрак в кровать нести надо. Какао. А я к Катюшке пойду. Приглашала она...

— Ой нет, Гриша. Поздно уже. Дивчат побудишь. Им же завтра робить. Ведь только ты у нас как в санатории...

— А, наробите вы тут. Знаем, какая у баб работа.

Вышел из столовой, потерялся в ночи. Окурок прочертил быструю дугу, ткнулся в землю...

Утро над степью сизое, зябкое. Вода в озерке за столовой стала фиолетовой, радужной, словно полили ее керосином... Шум, теснота в бригадной столовой. И, конечно, здесь уже Гриша Мартынов, бравый, неунывающий парень, красавец сержант. Вон его голос разом перекрыл шум:

— На первое щи, на второе овощи, на третье кареты скорой помощи...

Всем по душе такой веселый парень. Вон он подмигнул дивчатам: «Девки, вы гарни?» — «Гарни», — с радостной готовностью отозвались дивчата...

Повариха Соня кормит вкусной стряпней трактористов и прицепщиков, все они хотят сказать ей приятное или улыбнуться как-нибудь так, чтобы она заметила.

Позавтракали хлопцы и дивчата, и никому из них не надо платить за этот завтрак, давно уже внесли они деньги в общий котел. А Грише Мартынову надо платить. Он тут просто так, посетитель. Вроде не очень нравится ему это. Он кривит презрительно рот, достает бумажник, роется в сотенных бумажках. Их не очень много, но видят их все. Протянул Соне измятую трешку. Та отсчитала ему тринадцать копеек сдачи.

— Не надо, — Гриша важно, словно в ресторане, махнул рукой.

Хлопцы смотрят, и будто бы им нравится Гришина удалая повадка.

— Уехать надо, — вдруг сказал про себя Гриша и скрипнул зубами. — Ну их.

Вышел из столовой, посмотрел, как заправляют тракторы, сделал свои критические замечания, подошел к Саше Ильченко. Бригадир как раз прикреплял Саше на трактор флажок: он вчера первым в бригаде выполнил дневное задание.

— Ну что, как решил-то? — спросил бригадир Гришу. — Нам ведь на две смены переходить надо, а людей нет, на прицеп сажать некого...

— Машину давайте, обещали ведь по специальности работу. А на прицепе что мне, за десятку пыль жевать? Нема дурных.

— Машины придут через месяц. А заработки на пахоте будут с каждым днем расти. Земля отогревается... — Бригадир занялся флажком, а Гриша засвистел, подошел ближе, опять вставил свое критическое замечание: «На флаг-то материи пожалели».

А потом, когда ушел бригадир, он сказал Саше тихо и ядовито:

— С Сонькой-то чего ты теряешься? Она тебя вчера всю ночь ждала. Ух, и хитрая же натура у этих баб. Ух, знаю я их, этого меньшего брата.

Словно злющие змейки, задергались тонкие Гришины усы.

— Да нет, — засмущался Саша. — Это она такая уж... Она ко всем такая.

Подошла прицепщица Катя, беленькая, как гриб сыроежка. Посмотрела влюбленно на Гришу, спросила у Саши:

— Сегодня опять норму робить будем? — И снова посмотрела на Гришу.

Тот отвернулся, скривил рот... «Надо уехать».

Тракторы ушли в степь, стан притих, только шепеляво переговаривались под ветром мокрые рубахи да полотенца, развешанные меж вагончиков. Да потрескивала в большой кухонной плите чаща. Опять Гриша рубил ее, выхвалялся перед Соней своей лихой ухваткой, своей особенной мрачностью, — всем, чем мог. Смотрел на ее спокойную, незамутимую улыбку и опять твердил про себя: «Надо уехать».

Сказал он об этом и вслух, только позже, когда Соне пришло время развозить трактористам обед. Ехали они по степи на маленькой двуколке. Гриша верхом на бочке с водой, Соня на передке, обхватив руками свои кастрюльки.

— Уеду я, — сказал Гриша.

Соня ничего не ответила ему на это. Сказала словно бы для себя, глядя куда-то в сторону, в степь: