— Опять посадят? — интересуюсь напоследок у полицейских.
— Скорее всего, да! — кивает разговорчивый сержант и, поправив сползающий с плеча автомат, ускоряет шаг.
— Нда-а, дела! — говорю сам себе. — Не смог перестроиться мужик, так и остался там, в девяностых.
Это уже не первый случай. К нам не часто, но доставляют представителей «братвы» прошлых лет. «Отмотав» приличный срок, они опять сбиваются в стаи, пытаясь отвоевать свое место под солнцем. Но правила игры давно изменились. Нынче предприниматели стали другими. И везут бедолаг то с огнестрельными, то с ножевыми ранениями, полученными в попытках наверстать упущенные годы…
Этот борец, судя по сопроводительному талону «скорой помощи», мой ровесник. Мы с ним в одно и то же время ходили в советский садик, учились в советской школе, служили в советской армии. Грянула перестройка, и наши пути разошлись.
— Хирурга! Срочно! — кто-то истошно орет из хирургической смотровой. Голос возвращает меня в реальность: сейчас начало седьмого утра, а в нашей смотровой нет ни одного дежурного врача. Я сам же послал сидевшего там с интернами Альберта в операционную. Чертыхаюсь про себя, но бегу на голос — больше никого из наших поблизости нет.
— Дмитрий Андреевич, — говорит заспанный медбрат Федя, — «скорики» привезли девушку пьяненькую, сбросили на нашу каталку и тут же испарились. Держите «сопроводок», — он протягивает мне серый бумажный прямоугольник документа, где скачущими крупными буквами выведен диагноз направившего учреждения: «Острый хирургический живот».
— Что с вами произошло? — стараясь говорить мягко, обращаюсь к пациентке лет двадцати пяти с приятным лицом.
— Ж-ж-живот болит, — с трудом ворочая языком, выговаривает дама. От нее за версту несет свежевыпитым дешевым алкоголем.
— А зачем пила в таком случае?
— Так болит же ж-ж-живот? — удивляется больная, пытаясь сфокусировать на мне взгляд изрядно осоловевших глаз. — Хряпнула портвешка, ч-ч-ч-тоб не так ныло.
— Чудненько, — не торопясь, стягиваю с нее теплое домашнее одеяло.
— А сколько времени уже болит? — Получить ответ я не успеваю, потому что с каталки на пол разливается мутная жидкость.
— От же зараза! — причитает сзади меня Федор. — Обмочилась! Ты что, сказать не могла, что в туалет хочешь? Кто теперь убирать твою мочу станет? Я?
— Федя, это, кажется, не моча! — Я сдергиваю с пьяницы одеяло.
— А что? — живо интересуется медбрат, уставившись на ее промежность.
Мы несколько секунд недоуменно смотрим на женские гениталии под задравшейся ночной рубашкой. Я первым прихожу в себя:
— Федя, давай мухой ее к гинекологам! Деваха-то рожает! — Благо, гинекологическая смотровая рядом и врач-гинеколог на месте.
Роды проходят так стремительно, что новорожденная девочка появляется на свет прямо на каталке. Роженицу даже не успевают переложить на специальное кресло. К счастью, ребенок не пострадал. Не знаю, что стало дальше с беспутной мамашкой: возникли какие-то проблемы с отхождением последа, и ее в экстренном порядке повезли в гинекологическое отделение. Ребеночка завернули в пеленку и отнесли в реанимацию.
Через десять минут только липкая лужа крови на полу гинекологической смотровой напоминает о том, что тут сейчас зародилась новая жизнь. Потом рассказывали, что девица отказалась от ребенка, и его передали в Дом малютки. Может, и к лучшему — эта бестолковая до самого отхождения вод не знала, что беременна. По крайней мере, так она заявила гинекологам.
Спешно покидаю приемник и отправляюсь в реанимацию, осмотреть наших больных. Время уже поджимает, а еще нужно заглянуть в операционную, узнать, как обстоят дела у Альберта.
— Как обстановка? — интересуюсь с порога в операционной, раздвинув замерших у входа автоматчиков, которые с интересом наблюдают за происходящим внутри. — Альберт, в чем заминка? Я думал, вы уже кожу зашиваете!
— Только начали, Дмитрий Андреевич! — безрадостно докладывает оператор.
— Почти час прошел, как вы пострадавшего сюда завезли. Что делали все это время? — я начинаю понемногу сердиться.
— Так мы только что закончили делать лапароскопию, — оправдывается молодой доктор.
