— Слишком литературная история для четырехлетней малышки. Ты ее сейчас выдумала? Вместе с телефонными тараканами?
— Дальше будет нелитературно. И даже несколько нецензурно, так что можешь заткнуть уши.
— Ну знаешь... — Лизка по-девчоночьи обиделась на предположение, что она затыкает уши всякий раз, когда при ней рассказывают нечто неприличное.
— Я все продумала тогда, — тут я сделала паузу и поглядела Ефиму прямо в лицо, — когда меня положили днем спать, я быстро притворилась, а мама ушла на кухню к своим гостям. Тут я вылезла из кровати, босиком прокралась к двери и отправилась на пятый этаж прямо в пижаме. Как мне было хорошо, особенно оттого, что ножки были горячие, а ступени холодные по дороге на пятый этаж. У тети Нины дверь никогда не запиралась, и мне удалось бесшумно войти и проскользнуть в димкину спальню. В мою спальню, подумала я тогда, ведь Димка это я, вернее, я — Димка. Мой соперник спал в своей кровати. Я положила свои маленькие ручки на эту решетку, которая делается на детских кроватках, чтобы дети не вываливались, когда спят, подумала немножко и перелезла к Димке.
— О, сейчас будет эротическая сцена между двумя четырехлетними детьми в часы сьесты. Ты хочешь сказать, что лишила его девственности, а вместе с нею и расположения взрослых? — Лиза смотрела на меня теперь с нескрываемым презрением, и даже знаю почему. Это Ефим виноват — он явно намеревался в ближайшем будущем поухаживать за мной, а я, почувствовав себя восходящей звездой, продолжала свой правдивый рассказ.
— Надо сказать, что едва я ступила на Димкину пеленку своей крохотной ножкой, как тут же почувствовала, что пеленка насквозь мокра, и Димка, оказывается, спит в луже. Тут у меня пропало всякое желание его убивать — мною овладело смешанное чувство жалости и гнева, дескать, как это он посмел написать в мою кровать.
Ефим разразился хохотом, а я, уже не владея собой, вскочила со стула и, сделавшись из субретки героиней, отступила чуть в глубину темной кухни и дальше говорила оттуда.
— Совершенно обескураженная, я села на мокрую пеленку и стала ждать. Через полчаса я почувствовала, что наконец тоже захотела писать и, не снимая пижамных штанишек, торжественно помочилась в Димкину кровать.
Ефим трахнул кулаком по столу — он был готов, даже Лизка посмотрела на меня если не с интересом, то во всяком случае с удивлением.
Интересно, подумала я, была ли какая-нибудь связь между холодными ступеньками по дороге на пятый этаж и убийством Бальдра?
— Однако я пошел, — сказал Ефим, — прогуляюсь до метро, оно как раз к тому времени и откроется.
Я торжествующе смотрела теперь на Лизку — побежденную просвещенную гетеру, а Лизка мыла рюмки.
— Ответь мне на один вопрос. Зачем ты меня позвала? Я вам помешала наверно.
— Ты?!! Помилуй, чему же ты можешь помешать?
— Ну... Любовному свиданию, например.
— Нисколько, — спокойно сказала Лизка, — все очень просто объясняется.
— Как же?
— А ты не догадываешься? Мы успели трахнуться уже до твоего прихода. Кстати, я спать хочу. Ты посидишь завтра с ребенком?
Тут я смутилась. Размечталась девочка. Выходит, за сегодняшний выход на сцену я плачу завтрашним длинным днем в компании ненавистного Лизкиного экземного ребенка. Не вышло из меня первой красавицы и влюбленность Ефима отступила на задний план перед горящими буквами написанной на Лизкиной спокойной роже вечной для меня истиной — "за говно держат!"
— Ну ладно, мне пора, — сказала я, сделав вид, что мне не намекали на то, что мне пора, — днем Акаша придет.
— Давай еще по последней сигарете, — неожиданно остановила меня Лизка.
Я присела на стул верхом, держась руками за его спинку.
— Ну расскажи.
— Что?
— Что у тебя с ним. Я всегда говорила, что лучшего жениха тебе не найти. С лица, как говорится, воды не пить, а так вы очень здорово друг к другу подходите.
— Ну ты смеешься. Он же мальчик молоденький.
— Не такой уж он молоденький. А ты стареешь — знаешь ли ты об этом?
— Да у него и в мыслях ничего такого нет. Он праведник и смотрит так холодно.
Лизка прыснуда.
— Так-таки ничего и не было? И даже не предлагал?
— Нет.
