Хемлок, или Яды - страница 17
— У кого красавица-жена, тот всегда поет, а у кого горстка скудо, тот всегда считает, - подхватила Челио.
— Ты же ей прислуживаешь, Эмилия, и знаешь ее получше нашего...
— Да бросьте вы, всего три недели. Но она просто какая-то кукла тряпичная, вот что я вам скажу. Иначе бы не стерпела того, что намедни вытворил дон Франческо. Я сама была в той карете, и донна Беатриче - это невинное дитя - тоже. Ну, вы поняли... Хоть бы меня постеснялся, ну или собственной дочери! Как накинулся на эту болванку тряпочную да как задрал ей юбки под самое горло! Донна Беатриче, бедняжечка, вся с лица сошла и отвернулась к дверце. Потому как смотреть там было не на что, да и слушать все это хрюканье - Боже упаси: что твой хряк верхом на свиноматке. В карете и на глазах у собственной дочери, клянусь Мадонной!
Послышались громкие возгласы, затем вдруг опрокинулся кувшин с пикетом, и вновь наступила тишина.
— Если бы только это, - сказал конюх Шипио, и все с мрачным, понимающим видом промолчали, после чего принялись складывать пальцы колечком и засовывать туда указательный, показывать язык да подмигивать, хлопать ладонью по сжатому кулаку да стучать правой рукой по локтевому сгибу левой. В насмешках сквозил страх, ведь все поголовно боялись пышущего похотью хряка, козла, оленя, который преследовал их, осыпая ударами, - Зверя Апокалипсиса, древа карающего, дубины, фонтана, плодившего только увечья да ублюдков. Во всякое время он незримо присутствовал в темных лабиринтах палаццо. Дон Франческо прятался под складками гобеленов, вселялся в нарисованных на стенах итифаллических фавнов, валялся на тюфяках служанок. Запах его пота и семени пропитывал все, пронизывал кошмары игравших на теорбе прекрасных пажей и наполнял ужасом сны Беатриче.
Он проснулся в холодном поту, так как сам был собственным инкубом, своим же кошмаром, обращенным на себя зеркалом. В темноте он сел на зловонную солому и прислушался к негромкому гудению насекомых. Ему приснился костер, и этот костер напрямую угрожал его жизни. Гнусный порок... Crimen pessimum...[34] Улицы Содома в ту пору заполнялись путешественниками, некоторые из них селились там навсегда, и редкий римлянин хотя бы раз туда не наведывался. Но они хотят моей погибели!.. Так и есть: сам Джакомо отрекся от отца перед Святой инквизицией и заявлял в лицо каждому встречному, что синьор падре скоро поджарится, как поросенок, в жарком пламени костра. Не прошло и недели, как дон Франческо похудел вдвое. Его терзал страх. Кто даст против него показания? Как много тех, кому есть что сказать! Они и впрямь выступали один за другим в суде, опасаясь за собственную жизнь, запутываясь в сетях ненадежного словаря и зная, что, если графу Ченчи и на сей раз удастся договориться с правосудием, на их головы может обрушиться все что угодно. Конюх Маттео Бонавентура рассказал, что отверг приставания дона Франческо, но затем наблюдал в замочную скважину, как тот насиловал молодого лакея по прозвищу Косой. Другой слуга, Клементе Анаи, со слезами поведал, как хозяин ущипнул его за ягодицы и при всем честном народе поцеловал в губы: «Борода кололась, как шиповник». Андреа да Кортона, рабочий, выполнявший какое-то поручение в палаццо, явился вместе с матерью, заплаканной крестьянкой в соломенной шляпке, похожей на ореол пьеты. В первый раз Андреа удалось убежать, бросив под ноги дону Франческо ведро, но уже на следующий день хозяин прижал его в небольшой комнатке (Господи, помилуй!). Теперь уж отбивался сам Ченчи, решительно все отрицая, уличая свидетелей во лжи и пытаясь довести обвинение до абсурда. Но этот бахвал и фанфарон буквально опешил, когда в зал эффектно вошла Прекрасная Сполетина в одолженном платье. Она не забыла ни побоев, ни окончательного изгнания и, хорошо понимая, что ее показания могут дорого обойтись ей самой, обстоятельно рассказала о постыдных услугах, которые дон Франческо принуждал себе оказывать.
— Уповая на сострадание вашей милости, я вынуждена признаться, что в первый раз спала, как сурок, но внезапно подверглась его невозмутимым, неуместным и желчным домогательствам, после чего закричала - впрочем, не «караул», ведь, как ни храни целомудрие, а палки бояться меньше не станешь, - уж вашей ли милости этого не знать! Что же касается остальных разов, я больше ничего не помню, ведь когда столько всяких дел...
