— Мерзавец!
А я не могу опомниться. Я в восторге.
— Но это еще не все, — продолжает Виктория. — В машине он говорит Татьяне, что наглотался прозака, из-за этого у него проблемы, и ему нужна определенная обстановка, чтобы возбудиться. Эта шлюха Татьяна пообещала ему сделать все, что он захочет, лишь бы он преуспел. Андреа ведет ее в «Шандель», они доходят до салонов, он ее распаляет, дает ей немного кокса и говорит, пусть она войдет туда первой, а ему необходимо немного посмотреть, чтобы прийти в полную боевую готовность, и оставляет ее, а там — оргия в самом разгаре. Сам же он ушел и вернулся в «Баш». Девчонка просто свихнулась.
Татьяна Руманофф своего рода атомная бомба, но ее постоянно дурачат. Она разъезжает на своем «порше» и одевается исключительно у Гальяно. Я ее ненавижу.
— Слушай, — говорит Хлоэ, — а кто эта девица, которую он на весь уик-энд пристегнул наручниками к радиатору отопления?
— Что?! — почти кричу я.
— Это Изольда, сестра Криса, она с ума сходила по Андреа и всюду трезвонила, что готова на все, лишь бы заняться с ним любовью. Так вот как-то вечером он позвонил ей, сказал, что приедет, немножко полобзался с ней, а потом говорит, что сможет взять ее, если только пристегнет наручниками к радиатору, она в конце концов соглашается, он ее пристегивает, потом заявляет, что у него кончились сигареты, и уходит в drug-store[11], а по дороге встречает какого-то приятеля, тот ехал в Довиль[12]…
— Ну и что?
— Укатил в Довиль и там провел весь уик-энд. Изольда оставалась пристегнутой к радиатору два дня, нагишом, без еды, и только в понедельник горничная-филиппинка обнаружила ее.
— И она не подала жалобу в суд?
— Нет, гораздо хуже, она была так влюблена в него, что не захотела делать этого.
— А Крис?
— Крис хотел его убить, он подстерег его на Вандомской площади, около «Фреда», но не он, а Андреа набил ему морду.
— Но зачем он сделал это?
— Я бывала с ним в «Фиде», — вмешивается в разговор Летисия, — и как-то он сказал мне, это дословно: «Я не люблю никого и ничего не делаю, не хочу даже попытаться развлечь себя, не хочу выглядеть иным, лучше, чем я есть, жизнь — подлая штука, и каждая секунда прозрения — пытка».
Я улыбаюсь.
— Ну а с тобой, Кассандра, как он поступил с тобой? Право, ты можешь считать себя счастливицей, он с тобой переспал, это не каждой дано.
— Я не желаю говорить об этом болване. Пусть он подохнет, я его ненавижу!
Потом она перевела разговор на другие темы, мы сравнивали футляры наших «Дюпонов», поспорили о моде на чулки в сетку, Шарлотта заявила что это полная безвкусица, это привело в отчаяние Летисию, она только что купила себе такие, в крупную сетку, от Уолфорда, потом мы обсудили, какие часы просить в подарок у предков на наши двадцатилетия. Еще мы дружно согласились, что мех — проявление жестокости, он должен представлять себя только в виде уже приевшихся всем йоркширских терьеров, потом поговорили о том, что уже никто не ходит больше в «Гштад», и о новом отеле на улице Пьера Шаррона, который оформила Андре Пютман.
— Ну, что будем делать?
Мы поужинали за полчаса, осушили три бутылки розового, пора решать, чем занять вечер дальше, половина из нас склоняется к кино, другая скорее пошла бы еще выпить. После десятиминутной перебранки, так и не приведшей к согласию, Виктория безапелляционно заявляет, что она пойдет в кино, а ПОТОМ — выпить, и тут никто не возражает.
Мы втискиваемся, все восемь, в «мерседес», это машина отца Сибиллы, она водит ее без доверенности, и отправляемся на авеню Виктора Гюго, в салоне гремит «Прекрасная любовь», мы поем, мы орем, мы едем смотреть «Осень в Нью-Йорке», и наконец Сибилла паркуется на Елисейских Полях.
Очередь у касс тянется метров на десять, но мы заказали билеты по телефону, нам остается только пройти мимо всех этих людей и расплатиться кредиткой. Когда мы с шумом и гамом вваливаемся в зал, как раз кончается реклама, зажигается свет, и все оборачиваются в нашу сторону с окриками: «Тише!»
Но вот мы рассаживаемся, и тут Кассандра, прыская со смеху, указывает мне на ряд в глубине зала, я оборачиваюсь и вижу А. с какой-то блондинкой, не очень страшной, придурка Бенжи, бедняжку Синтию, Джулиана, Криса и всю их банду, они смотрят на меня недружелюбно и словно с изумлением, все, кроме А., у него нет никакого повода сердиться на меня. Я машу ему рукой и спрашиваю, как он поживает. Он улыбается.
