– Кто мог?
– Наверно, за ним шел кто-то, следил.
– У них шпионы честные, они вещей зря не украдут. Только если по делу!
– Значит, кому-то понадобилось, и взял!
Букреева всем жаль; его кончина пугала. Природа тут чужая, неизвестная, повсюду могут оказаться ядовитые растения. При этом странным казалось дело с пропажей сапог.
– И как он мог отравиться?
– Он сам сказал, что ел ягоду, а она ядовитая. Японцы подтвердили, что эту ягоду нельзя есть, у них знают все.
– Как же она его не уберегла! – воскликнул Берзинь.
– А вот мы все ждали лета!
На ступеньках казармы в задумчивости сидел Иосида.
– Это не ты ли, сволочь, подстроил? – выходя, сказал Маточкин.
– Нет, я говорил не есть этой ягоды. А он не верил.
Через день, под звуки духового оркестра, игравшего «Не бил барабан среди мутных полков», морские гренадеры внесли гроб Букреева во двор храма Хосенди.
Адмирал, офицеры у самой могилы. Шестьсот матросов выстроились во дворе и на улице. После чтения отца Василия вскинуты ружья и грянули залпы. Вася Букреев, на морских ремнях, навеки опускался в чужую землю.
Его могила справа от ворот, когда входишь во двор с улицы. Тут же корявое дерево сарубэри с белой скользкой корой, по которой, как Ябадоо рассказывал Васе и его товарищам в первый день приезда матросов в деревню, даже обезьяна не может влезть. Сейчас дерево в цвету. На могиле поставили крест. Строй моряков во главе с адмиралом в молчании отдавал последний долг. Дочь Пьющего Воду зажгла над свежим холмом душистые палочки.
– Яся... Яся... – шептали, подходя и кланяясь, жители Хэда.
...С тех пор кустарник, на котором вырастают ягоды, погубившие матроса Букреева, в деревне Хэда называют «Яся-короси», что означает: «Смерть Яся».
– Сашка, ты уснул?
Из-за бумажной перегородки никто не отзывался.
– Храпит!
Юнкера Лазарев и Корнилов вышли на террасу. Ветра нет. Священник на днях объяснял, что у богатых и знатных террасы строятся на втором этаже так, что луна видна всю ночь, всегда можно наблюдать ее прохождение и любоваться. Отец Василий водит дружбу с бонзами и добывает подобные сведения.
Капитан приказал завтра с утра идти в чертежную. Подробно все покажет унтер-офицер Григорьев. Офицерам некогда, заняты подготовкой команды к отплытию, ремонтом шхуны и в командировках.
– О боже, боже! Капитан все боится, что мы бездельничаем! Как будто сам в нашем возрасте не жуировал!
Скажи-ка, дя-дя-я,
ве-еедь недаром, –
резким голосом запевает Корнилов.
Москва, спалё...
Москва, спаленная по-жаром...
– Господа, не вовремя! – сказал через открытое окно Елкин, занимавшийся за большим столом.
– «Что толку в э...» – запел через некоторое время юнкер Лазарев.
– «Что толку в этакой безделке», – подхватил юнкер Урусов, выходя с заспанным лицом.
Вечерело. Через двор кто-то шел. Из-за клумб с высокими кустистыми цветами адисая появился старший офицер Мусин-Пушкин и поднялся по плахам ступеней. Юнкера встали. Пушкин очистил метелкой пыль с сапог.
От юнкеров пахло сакэ. Что мне делать с этими лодырями? Пушкин сделал вид, что ничего не замечает, и ушел в дом. Юнкера прошли за ним, чтобы на виду у него разойтись по каютам.
– Вы говели, господа? – спросил их Пушкин.
– Да, говели. И причащались.
– Играли сегодня?
– Да, как всегда, после занятий – в «масло».
– Потом спевались, – сказал Лазарев. – Как только пройдет пасха, будем разучивать с людьми «Бородино».
В свободное время юнкера стравливают петухов, для этого подаренных им дочерью господина Ота, или играют в «масло». Старик, служивший при храме за небольшую плату, мог исполнить любое поручение.
Капитан придумывал для юнкеров обязанности, приказывал заниматься строем с молодыми матросами, в положенные часы ходить в Хосенди, где офицеры обучали их математике, навигации и другим предметам, посещать лагерную церковь и простаивать все обедни, вечерни и всенощные. Хорошо, что французский можно не учить, избегаем говорить по-французски из-за войны, английским занимаемся, но называем американским. И вот, еще не хватало, в распоряжение Григорьева!
Утром в чертежную зашли Можайский и Зеленой.
– А-ре-са-сан нету? – тихо спросила Оюки, подавая им чай.
