Ветер. Черт побери. Заело. Матрос Авдюха Тряпичкин взбегает на мачту. За ним Сизов. Черный кидается на помощь.
Треск, удар в борт! Еще одно землетрясение? Подъем дна? Что за наваждение!
Тьма, ветер, морось, туман, волны, и все покрыла страшная ругань боцмана. Удар бортом о борт! Экое лукавство! Без огней стоит еще одно английское военное судно и ловит дураков? Путятин выручил боцмана и покрывает бранью его голос.
– От ис тзе меттер?[88] Откуда ты взялся?
Путятин отвечает:
– Силэ боо... А кто ты такой!
Ответили, что можете не объясняться.
– Цела ли у тебя обшивка?.. Сейчас дадим огни.
«Есть у них особые фонари для ночного осмотра обшивки судна при возможном повреждении!» – подумал Александр.
– «Пегги Доти»? – прочел английский офицер па борту «Хэды».
– Американская красотка! Ах, ты... – заржали матросы. – Какая вонючая! Ты не лопнула от такого поцелуя?
К обшивке шхуны «Пегги Доти» на веревках спустились фонари. Их провели вдоль всего судна от кормы до носа.
– Все в порядке! – крикнул англичанин.
Их боцман выругался по-русски.
– На каком языке? – спросил Черный.
– Ин рашн...
– Хорошая ругань?
– The best[89], – ответили с корвета. – Алло, гуд индиан, иди дальше, мы тебе посветим.
Пока пароход, подгребая винтом, расхаживает между мелей с огнями, корабль безмолвно стоит во тьме!
– У тебя не разошлись швы после свидания?
К нашему адмиралу обратился кто-то, конечно пониже чином:
– Слышишь, старая обезьяна? Не лезь на мель... Кой черт тебя понес... Гляди, вот в лучах света выбегают белые волны. Туда не ходи. Иди к пароходу. Фарватер там. А тут мель.
На носу зажгли сильный огонь перед отражательным зеркалом, и виден перебой волн на мели.
– Видишь?
– Да.
На корвете довольно много голов собралось над бортом.
– Смотри, у них весла!
Путятин поблагодарил. Можайский встал в рост, перекинул через борт на судно несколько свежих кетин.
– Отваливай поживей, старый мальчик, от тебя смердит! – сказали Путятину. – Не видели «Авроры»? Если узнаете про «Аврору» – будет вознаграждение!..
– Ноу...
– Кам элонг![90]
– «Аврору» все ищут, – говорил шепотом адмирал на рассвете, сидя с офицерами за пустым горячим чаем.
– Да вы что, Евфимий Васильевич, боитесь? Вы же на русском судне. Теперь навсегда по-русски перестанете говорить? – спросил штурман Семенов.
– Да, пуганая ворона... – согласился Евфимий Васильевич.
Он был кроток и покорен.
– А вы знаете, кто с нами говорил в рупор? – спросил он. – Это Чарльз Эллиот был... Я его узнал! Это он! Видный мужчина!
Где и когда он знал Эллиота? Чего не хранится только в памяти старого моряка! Или мерещится ему. Адмиралу ведь не скажешь: «Ври!» или «Травишь!»
– Хорошо, что вы, Константин Николаевич, просидели внизу. Для сброда с котиколова не подходите, – заявил Можайский.
Посьет ответил, что скучал в одиночестве, когда опросы затянулись, решил: будь что будет – и уснул, как Гончаров в подобных случаях.
Путятин не сводил глаз с Колокольцова.
Александру казалось, что адмирал желал сказать ему: «Я прошу вас больше в жизни с японками не возиться. Вы видите, как подготовлен должен быть морской офицер ко всяким неожиданностям! А в миг испытания ведь вы молчали... И все! А ведь наслаждения получали в то время, когда надо было неустанно заниматься и готовиться, хотя бы по словарю Бутакова!» Но не буду же я виниться, мол, никогда больше не повторится... Да, я в ту минуту почему-то все время думал о ней. Впрочем, может быть, у адмирала и на уме нет ничего подобного!
...Весь день ярко сияло солнце. Из-за горизонта выступили горы с обоих бортов сразу. Они стали сближаться.
– Ну вот, и не попались! – радовался Сизов, снова заступая на вахту. Он еще хотел сказать, что прошли благополучно, но не осмелился, из суеверия, мало ли что еще может случиться.
– Убрать теперь эти шкуры? – спросил Тряпичкин у боцмана.
– В море их выбросить, такая пропастина! Смердит за милю! – говорит Аввакумов.
– В трюм! – возразил Черный.
– Они уже не годны, сопрели.
– Посолим их...
– Сильный запах от них, «Хэда» такая чистая, а провоняла, – сказал Глухарев.
– Не бухти, не бухти, – вмешался Колокольцов.
– Ничего, потерпишь, – ответил боцман.
