Хазарский словарь (женская версия) - страница 58

— Интересно, это он меня нагнал или я его? — прошептал Масуди и побежал в соседнюю комнату. Там он увидел человека с тонкими пальцами одинаковой длины. Седина змеилась в его бороде. Звали его Ябир Ибн Акшани

— Покажи мне, — произнес Масуди, — покажи мне! То, что я слышал, невозможно…

Ябир Ибн Акшани зевнул, нехотя, медленно шевеля открытым ртом, как будто рождая из него какого-то невидимого ребенка, окончательный облик которому придают движения его губ и языка.

— Что тебе показать? — ответил он и расхохотался. — Хвост? Но ведь тебя не интересуют песня и игра, ты с ними давно расстался. Сейчас ты толкователь снов. Так что тебя интересую я. Хочешь, чтобы шайтан тебе помог? Ведь в книге сказано — шайтан видит Бога, а люди нет. Что же ты хочешь знать обо мне? Верхом я езжу на страусе, а когда иду пешком, веду с собой толпу демонов, маленьких шайтанов, среди которых есть и один поэт. Он писал стихи еще за много столетий до того, как Аллах создал первых людей, Адама и Еву. Его стихи говорят о нас, шайтанах, и о семени дьявола. Но я надеюсь, ты не воспримешь их слишком серьезно, ведь это же стихи. Первое слово всегда как яблоня со змеем вокруг ствола, корнем в земле и кроной в небе. Я расскажу о себе и о тебе кое-что другое.

Воспользуемся известными фактами. Самыми известными, которые знакомы каждому читателю Корана. Я, как и все другие шайтаны, сделан из огня, ты из глины. У меня нет другой силы, кроме той, которую я влил в тебя и которую от тебя же и беру. Ибо в истине можно найти только то, что сам в нее вложишь. Но это не так уж мало — в истине есть место для всего. Вы, люди, воплотитесь на небе во что хотите, если, конечно, попадете в рай, но зато на земле вы на все время заточены в одну и ту же форму, ту, которую вы выстроили своим рождением. Мы же, наоборот, на земле принимаем любой вид, в зависимости от нашего желания, причем можем его менять, если захочется, но стоит нам перейти Кевсер, райскую реку, как мы остаемся на небе навсегда, осужденные быть шайтанами, то есть тем, чем мы и являемся. Однако из-за того, что мы происходим от огня, наши воспоминания не могут выцвести совершенно, как ваши, замешенные на глине. Вот тут-то и видна существенная разница между мною, шайтаном, и тобою, человеком. Тебя Аллах создал двумя руками, а меня — одной, но мой род, род шайтанов, появился раньше твоего, человеческого рода. Таким образом, самое важное различие между тобой и мной лежит во времени. И хотя наши мучения идут попарно, мой род прежде твоего пришел в джехенем, в ад. А после вас, людей, туда придет новый, третий род. Поэтому твоя мука будет навсегда короче моей. Потому что Аллах уже выслушал тех грядущих, третьих, которые будут кричать ему про нас и про вас: «Накажи первых вдвойне, чтобы нам меньше мучений досталось!..» Это означает, что мучения не неисчерпаемы. Так что именно здесь узел, здесь начинается то, чего нет в книгах, и именно здесь я могу тебе быть полезен. Обрати внимание: наша смерть старее вашей смерти. Мой род шайтанов имеет более долгий опыт умирания, чем твой, человеческий, и лучше помнит этот опыт. Поэтому я знаю и могу рассказать тебе о смерти несколько больше, чем кто бы то ни было из твоих, как бы мудр и опытен он ни был. Мы дольше вас жили со смертью. Так что слушай, если у тебя в ухе есть золотая серьга, воспользуйся возможностью. Потому что рассказывающий что-то сегодня сможет рассказывать это и завтра, тот же, кто слушает, может слушать лишь раз, тогда, когда ему говорят. И тут Акшани поведал

Смерть детей всегда образец смерти родителей. Мать рождается для того, чтобы дать жизнь своему ребенку, ребенок умирает, чтобы придать форму смерти своего отца. Когда сын умирает раньше отца, отцовская смерть становится вдовой, она искалечена, она остается без образца. Поэтому мы, демоны, умираем легко — у нас нет потомства. И никакой образец смерти нам не задан. Так и люди, не имеющие детей, умирают легко, потому что их всеобъемлющая деятельность в вечности означает лишь одно-единственное угасание, причем очень быстрое, за одно мгновение. Короче говоря, будущие смерти детей как в зеркале отражаются в смертях родителей, как бы по закону с обратным действием. Смерть — это единственное, что наследуется не вперед, а назад, переходит с более молодых на более старых, с сына на отца, — смерть свою предки наследуют от потомков, как дворянство. Наследственная клетка смерти — герб уничтожения, она переходит вместе с течением времени из будущего в прошлое и так связывает смерть с рождением, время с вечностью, Адама Рухани с самим собой. Смерть, таким образом, относится к явлениям семейной и наследственной природы. Но речь при этом идет не о наследовании черных ресниц или козьей оспы. Речь идет о том, как каждый отдельный человек переживает смерть, а не о том, от чего он умирает. Человек умирает от клинка, болезни или возраста, но воспринимает это как нечто совсем другое. Человек никогда не переживает свою, а только чужую, причем будущую, смерть. Смерть, как мы сказали, своих детей. Таким образом, он превращает смерть в общее, семейное имущество, если можно так выразиться. Тот, у кого нет потомства, будет иметь только собственную смерть. Одну-единственную. И наоборот, тот, у кого есть дети, будет иметь не свою, а их смерть, умноженную. Страшна смерть людей, имеющих большое потомство, потому что она умножается, ведь жизнь и смерть вовсе не обязательно должны соотноситься один к одному. Вот тебе пример. В одном хазарском монастыре много веков назад жил монах по имени Мокадаса аль-Сафер