Тут он оказался возле одной ограды, за которой никогда ничего не было видно или слышно. Оттого, что сейчас он был вынужден бежать под градом неослабевающих ударов, зазоры между прутьями ограды слились в его глазах, и он впервые увидел (хотя много раз проходил здесь и раньше), что за оградой стоит дом, а в окне этого дома юноша играет на скрипке. Он заметил даже пюпитр с нотами и в то же мгновение узнал концерт Бруха для скрипки с оркестром, хотя не слышал ни звука, несмотря на то что окно было открыто, а юноша усердно играл. Изумленный, шатаясь под градом ударов, д-р Сук влетел наконец в лавку (собственно, ради этого он и вышел утром из дома) и с облегчением захлопнул за собой дверь. Было тихо, как в банке с огурцами, и только воняло кукурузой. В лавке было пусто, а в одном углу, в шапке, как в гнезде, сидела курица. Она посмотрела на д-ра Сука одним глазом, оценивая, нельзя ли получить от него какой-нибудь еды. Потом повернулась другим глазом и рассмотрела все, что нельзя переварить. Задумалась на мгновение, и наконец д-р Сук возник в ее сознании полностью, вновь составленный из перевариваемых и неперевариваемых частей, так что в конце концов ей стало ясно, с кем она имеет дело. О том, как события развивались дальше, пусть расскажет он сам.
Рассказ про яйцо и смычок
Стоя в приятной прохладе, я чувствовал легкость, говорил он. Скрипки перекликались, и из их тихих вздохов можно было сложить целый полонез, так же как составляют шахматную партию. Только немного изменить звуки и их последовательность. Наконец вышел венгр, хозяин музыкальной лавки. Глаза у него цвета сыворотки. Весь красный, как будто вот-вот яйцо снесет, выпяченный подбородок похож на маленький живот с пупком посредине. Он вынул карманную пепельницу, стряхнул пепел, аккуратно защелкнул ее и спросил, не ошибся ли я дверью. Меховщик рядом. Все время заходят сюда по ошибке. Я спросил, нет ли у него маленькой скрипки для маленькой госпожи или, может быть, небольшой виолончели, если они не очень дороги.
Венгр повернулся и хотел вернуться туда, откуда пришел и откуда доносился запах паприкаша. В этот момент курица в шапке приподнялась и кудахтаньем обратила его внимание на только что снесенное яйцо. Венгр осторожно взял яйцо и положил в ящик, предварительно что-то написав на нем. Это дата — 2 октября 1982 года, причем я с удивлением понял, что наступит она только через несколько месяцев.
— Зачем вам скрипка или виолончель? — спросил он, оглядываясь на меня в дверях, ведущих из лавки в его комнату. — Есть пластинки, радио, телевидение. А скрипка… вы знаете, что это такое — скрипка? Отсюда и до Субботицы все вспахать, засеять и сжать, и так каждый год, — вот что значит приручить маленькую скрипку вот этим, господин! — И он показал смычок, который висел у него на поясе, подобно сабле. Он вытащил его и натянул волос пальцами, охваченными вокруг ногтей перстнями, как бы для того, чтобы ногти не отвалились. — Кому это нужно? — спросил он и собрался уйти. — Купите что-нибудь другое, купите ей мопед или собаку.
Я продолжал упорно стоять в лавке, растерявшись перед такой решительностью, хотя она была выражена нерешительной, нетвердой речью, похожей на сытную, но невкусную пищу. Венгр, в сущности, достаточно хорошо владел моим языком, однако в конце каждой фразы он добавлял, словно пирожное на десерт, какое-то совершенно непонятное мне венгерское слово. Так сделал он и сейчас, советуя мне:
— Идите, господин, поищите другого счастья для своей маленькой девочки. Это счастье для нее будет слишком трудным. И слишком запоздалым. Запоздалым, — повторил он из облака паприкаша. — Сколько ей? — спросил вдруг он деловито.
И тут же исчез, однако было слышно, что он переодевается и готовится выйти. Я назвал ему возраст Джельсомины Мохоровичич. Семь. При этом слове он вздрогнул, будто к нему прикоснулись волшебной палочкой. Перевел его про себя на венгерский — очевидно, считать он может только на своем языке, — и какой-то странный запах расползся по комнате. Это был запах черешни, и я понял, что он связан с изменением его настроения. Венгр поднес ко рту что-то стеклянное, похожее на курительную трубку, из которой он потягивал черешневую водку. Пройдя через лавку, как будто случайно наступил мне на ногу, достал маленькую детскую виолончель и протянул ее мне, по-прежнему стоя на моей ноге и тем самым показывая, как у него тесно. Я прикинулся, что, так же как венгр, просто валяю дурака. Но он делал это за мой счет, а я — себе в убыток.
