Не помню какой, но помню знак, который подал мне глазами Ж.-Ф. (пожилой, но моложавый мужчина со своей почти молодой спутницей казались настолько счастливы, что вокруг, помню, совершенно не было прохожих), когда я столкнулся с ними на Невском в роскошном преддверии белой ночи, чтобы я случайно не нарушил ее почти сомнамбулический транс.
Помню реакцию французских и особенно американских знакомых на свои восторженные рассказы о Ж.-Ф.: «Ну как ты не понимаешь. Он же левак, радикал, который из идейных — идеологических! — соображений двадцать лет не публиковал ни строки; ему положено очаровывать таких, как ты, левых интеллектуалов. Он на этом собаку съел». И еще: «Да ты посмотри в зеркало. Через тридцать лет ты будешь точно таким же» (по-видимому, это снижало образ. Я же заметил, что фотографии Ж.-Ф. в — относительной — молодости напоминают кое-кого из знакомых. А. Д. в первую очередь). Помню, что за этим чудилась зависть к номаду, ускользнувшему из бастиона (cloture, сказал бы Ж. Д.) политической корректности, бегущему любого тотализирующего повествования (помню, что из всех своих книг Ж.-Ф. более всего хотел перевести на русский «Распрю»).
Почему-то помню, гораздый забывать, комментарий к довольно резкой отповеди одному из местных эрудитов, потратившему накануне немало времени на штудирование каких-то старых статей Ж.-Ф. с целью блеснуть, задав изощренный вопрос. «Да я, по правде, — сказал потом Ж.-Ф., — толком не помню, о чем там писал. Это же было так давно. Конечно, там и тогда это было мое, это было верно. Но сейчас… я изменился, я другой, все другое, мне не нужно, мне не стоит этого помнить.»
Но до чего жаль, что я им уже забыт.
В. Л.
